— Пошел ты. Я здесь все время, очередь моя.
— Ах ты!.. Я здесь стою. Спроси ее. Ведь я стою здесь?
— Слушайте вы, маленькие черти, если не умеете вести себя как следует, никто ничего не получит, ясно?
— Миссис, мать просит ведро воды до пятницы.
— Как бы не так! Нет денег, не будет воды. До пятницы ей…
— Эй, послушай! Ты что, за два пенса хочешь получить целую ванну воды? У нас здесь не распродажа, самим не хватает.
— А что? Два пенса — и наливай доверху свою посудину. Разве не так?
— Ах ты, сопляк! Ты еще поговори у меня, нахал ты этакий! Да я тебе сейчас спущу штаны и так всыплю!
— Банка есть банка. О размерах уговору не было.
— Ишь, ловкач какой. Притащил целую ванну и наливай ему до краев?
— Мистер, банка не полная. Долейте, чтоб полная была.
— Ладно, ладно, не ори! Давай сюда!
Вода с шумом, бульканьем, плеском бежит в ведра, банки, кувшины, горшки. Вода, чтобы варить по утрам кофе, вода, чтобы выстирать отцу выходную рубашку. А иной раз даже — чтобы умыться. Вода, чтобы обмыть новорожденного или покойника.
Вода — это прибыль. Чтобы извлечь эту прибыль, тот, кто торгует водой, должен дочиста отмыть в ней свою душу от сострадания. Он должен выполоскать из сердца всякую жалость, до крошки выскрести из себя жесткой щеткой корысти следы сочувствия к ближнему. Надо иметь водопроводный кран вместо сердца, цистерну вместо головы, свинцовые трубы вместо внутренностей.
— Полведра, мистер. У нас только одно пенни.
— Полведра? Полведра. О господи Иисусе, на что мне сдалось одно пенни?
— Ма просит банку воды до завтра, мистер. Ей-богу, мистер, до завтра.
— Скажи своей матери, что до завтра еще дожить надо. Завтра. Что я, по-вашему, миллионер, что ли?
— Боже правый, ну и сквалыга этот человек!
— Сквалыга? Сквалыга. Ты с кем разговариваешь, а? Сквалыга.
— Слушай, будь человеком, дай мальчику воды до пятницы.
— Какое твое дело? Ты, что ли, здесь хозяин? «До пятницы». «До завтра». Да ведь если они сразу не заплатят, от них гроша не дождешься.
— Черт возьми. Нельзя же быть таким, мистер!
— Ну ладно, проваливай. Хозяин нашелся.
— Эй ты, отойди, сейчас моя очередь. Думаешь, если сильный, так тебе все позволено?
— Ну-ка, не драться здесь! Ишь ты.
— У-у! Образина!
— Мы все бедные люди, мистер.
— Я тоже не богач. Что вы думаете я ем? Камни? Траву?
— Мистер, ведро воды.
— Жестянку воды, мистер.
— Скажи: «пожалуйста». Их еще вежливости учи.
18
В доме набилось полно народу, а те, кто не смог протиснуться внутрь, толпились во дворе вокруг старой шелковицы и слушали, как в доме поют молитвы. Мужчины почти все были в своих лучших выходных костюмах, черных или темно-синих, извлеченных из сундуков и тщательно вычищенных. И при черных галстуках. Женщины стояли в шляпах — как и костюмы мужчин, эти шляпы хранились для торжественных случаев, таких, как свадьбы или похороны. Рядом с черными и синими костюмами люди в обычной рабочей одежде чувствовали себя неловко и скромно прятались в толпе. Здесь собрались родственники и соседи, смуглые лица мулатов и черные лица африканцев, все глядели строго и торжественно, потому что перед лицом смерти все едины.
Чарли стоял во дворе и пожимал руки гостям. Его темный костюм, купленный бог весть когда, был тесен в плечах и брюки коротковаты, и он втайне мечтал, чтобы все это поскорее кончилось и можно было переодеться. Рядом с ним стоял Рональд, он выглядел скорее угрюмым, чем печальным, и тоже принимал соболезнования от посетителей.
— Глубоко сочувствую, мой мальчик.
— Бог располагает, на все Его воля.
— Смотри за матерью.
— Не унывай, мальчик.
Чарли улыбался и кивал головой в ответ и провожал гостей к дому.
Возле покойника сидели главным образом женщины. Мужчины курили и тихо разговаривали во дворе в пасмурном свете утра. По временам в дверях кухни возникала давка — кто-нибудь расталкивал стоящих, пробирался внутрь, чтобы выразить свои чувства вдове. Женщины в доме пели скрипуче и нестройно. Другие женщины во дворе цыкали на ребятишек, сновавших вокруг, как щенки.
Ветер лениво завывал в листве, и лица настороженно обращались к свинцово-серому небу.
Чарли увидел Фриду, и его лицо расплылось в улыбке. Мрачная торжественность обстановки сделала всех чужими, как будто смерть, стирая радость с лиц, прятала друзей за незнакомой маской печали. Но увидев эту женщину, он почувствовал тепло, тепло возвращения к жизни, и он сказал, идя ей навстречу: