Выбрать главу
нахтигаль встал, он долго раздумывал, не ангел ли его посетил, а он напугал его своим мрачным неприветливым видом, своей нищетой, казавшейся теперь смехотворной и ему. он вспугнул ангела, и тот исчез так же тихо, как и пришел. нахтигаль неотрывно смотрел на угол улицы, где исчез его ангел. глубокое раскаяние охватило его: что за мрачный у меня характер, что за жалкий я человек. он отряхнул брюки, одернул пиджак и набрал полную грудь воздуха. ко мне приходил ангел, сегодня, в Рождественскую ночь, все люди радуются сегодня, вот и ко мне пришел ангел, чтобы и я возрадовался. он сунул руки в карманы брюк и побрел вверх по улице. он, правда, не забыл, что вспугнул ангела, но запрещал себе думать об этом, а кроме того, убеждал он себя, ангелы — существа милосердные. нахтигаль дошел до церкви, пожалуй, я зайду, сказал он себе, ангелы часто живут в этих домах. он надавил на тяжелую чугунную ручку двери, но дверь была заперта. нахтигаль понимающе кивнул — ангелы уже спят. он присел у порога, он улыбался и думал о своем ангеле, в какой-то момент он глубоко и счастливо вздохнул и уснул. во сне он слышал чудесную, нежную, сладкую музыку. вот дверь, перед которой он сидел, растворилась, и появился его ангел. радостного тебе Рождества, приветствовал его ангел. радостного, радостного, пропел соловьем нахтигаль и протянул ладони. ангел склонился над ним, взял его за руку и ввел за собой в дверь, перед которой он ждал, в бесконечную, тепло и уютно укутывающую темень.
Но случилось так, что первыми людьми, проходившими утром следующего дня мимо церковного портала, оказались упитанный господин в черных лаковых штиблетах с гамашами и зимнем пальто с меховым воротником и с сияющей лысиной, не прикрытой, как ни странно, на лютом морозе никакой шляпой, и его восемнадцатилетняя дочь — милое, кроткое, белокурое создание. они задержались на мгновение перед окоченевшим трупом соловья нахтигаля, протягивавшего к ним с улыбкой руки, наморщили лбы, и, хотя все соседи без устали рассказывали про них, как они всегда готовы помочь другим и как жертвуют собой, они поспешно продолжили свой путь дальше.

Да, мне явно недоставало истинного авторитета. Трудности восстановления хозяйства в послевоенное время, требовавшие от поколения отцов полной отдачи сил, привели к тому, что подрастающие юнцы были предоставлены самим себе. Мы беспомощно озирались, потеряв ориентиры, а все, что происходило в обществе вокруг нас, внушало нам отвращение.

Первая издательница, встретившаяся мне на моем жизненном пути, была тощей, немного истеричной женщиной — я познакомился с ней за столиком в ресторанчике, завсегдатаями которого были мои родители. У фрау Ирены Зецкорн-Шайфхакен было небольшое издательство, в котором она продуцировала плохо изданную научно-педагогическую литературу, делая это исключительно ради собственного времяпрепровождения, поскольку у ее терпеливого и добродушного мужа была хорошо отлаженная фабрика. Фрау Зецкорн-Шайфхакен жеманно изображала из себя интеллектуальную даму в этом седовласом кругу, и я бы наверняка давно уже позабыл ее, если бы не проявленная чрезмерная доброта ко мне, многообещающему молодому человеку, которого она пригласила на один из своих воскресных литературных утренников на виллу супруга-фабриканта, где скучный профессор педагогики прочел доклад на тему «Авторитет — спасение для незащищенного сознания».

В моей памяти не осталось ничего, кроме самого названия доклада, но именно оно и стало для меня программным. Подлинный авторитет убеждает своими знаниями, достоверностью сказанного и проявлением себя как личности. Своей уверенностью он внушает чувство надежности, создает вокруг себя безопасное пространство посреди царящего хаоса и дезориентации. Мне захотелось стать таким авторитетом, олицетворяющим собой спасение!