В те дни я много читал, чего, собственно, от меня и ждали при моем обучении. Я читал всех классиков от первой строчки до последней, философов, поэтов, их биографии.
Но в первую очередь я интересовался научной литературой и брал книги с психологическим уклоном, пытаясь найти в них ответы на собственные вопросы. Узость замкнутого мирка этого книжного магазина давила на меня. Все начиналось с пересушенного удушливого воздуха, который ударял в нос каждое утро, стоило переступить порог магазина. Я распахивал настежь дверь, чтобы проветрить помещение, но шум интенсивного уличного движения затруднял общение с покупателями.
Я смотрел на давно работающих продавщиц, обрушивавших на людей с несокрушимой надменностью свои полуграмотные суждения о книгах, почерпнутые ими из рекламных текстов на клапанах суперобложек, словно они действительно могли сообщить что-то дельное. Этот книжный магазин стал для них «пупом» земли. Их суждения о коллегах и ближайших конкурентах, особенно о высокоценимом мною господине Зельбигере, были уничижительными. Этим людям не давала покоя слава знатоков литературы, и я понял, отчего у покупателей, которые страшатся переступить порог книжного магазина, возникает этот широко известный синдром — они боятся таких «всезнаек».
Но моя собственная проблема того времени заключалась не в этом. Она таилась в моей биографии, а следовательно, сидела во мне самом.
Я сделал в своей жизни резкий поворот руля — отказался слепо идти на поводу у собственного желания непременно вырваться отсюда на волю и уехать в неизведанную даль, потому что понял: то, что я ищу, я там не найду. А кроме того, я поставил перед собой цель стать книготорговцем и хотел, чтобы ничто на свете не отвлекало меня от этого.
Так-то оно так, но внутри все бродило и бурлило, как в жерле вулкана. Я каждый день ждал извержения, взрыва, который, того и гляди, разломит меня пополам. Все во мне противилось и восставало. Я был словно плененный зверь, готовый броситься на решетку клетки. Мне хотелось бежать, выйти на дорогу, уехать автостопом куда глаза глядят, только подальше отсюда. Особенно весной, когда запахло жасмином и олеандром, появились первые зеленые побеги и в воздухе повеяло первым слабым дуновением ветра, подгонявшего меня в спину, когда я с мрачным видом спешил на вокзал.
Что, собственно, случится, если я не сойду в Дуйсбурге с поезда, а просто останусь сидеть до конечной станции и потом тронусь дальше, все время прямо и прямо, до самого моря?
Эта мысль сжигала меня. Конечно, я изо дня в день сходил в Дуйсбурге, пересекал вокзальную площадь и шел к книжному магазину, чтобы дышать там застоявшимся пыльным книжным воздухом, и даже просил разрешения, борясь с самим собой, остаться вечером для оформления витрины, так что в свою чердачную комнату я возвращался только в два часа ночи, совершенно опустошенным и выжженным изнутри, и тут же проваливался в летаргический сон.
Прошло не так много времени, и я стал реагировать на свою судьбу головной болью, развившейся на нервной почве. Я точно знал, что со мной происходит, но не знал, как помочь себе. Поэтому я погрузился в изучение специальной литературы по психологии, читал Фрейда, Карла Густава Юнга, Адлера, пробовал заниматься аутотренингом по системе Шульца, прибегал к «дзэну» и йоге. Кончилось тем, что я отправился на прием к психотерапевту и описал врачу свою беду.
Мне принесло облегчение, что я смог рассказать кому-то о той сверхтяжести, которая камнем давила на меня. Словно приоткрылся маленький клапан и позволил ослабить столь мощное давление. Женщина-врач терпеливо и с пониманием выслушивала меня в течение нескольких недель, не навязывая своего мнения по поводу моей ситуации. Головные боли поутихли, и я уже настроился протянуть оставшиеся мне полтора года обучения с помощью этого защитного компетентного сочувствия.
Но слабой надеждой я тешился недолго. На мою беду врач-психотерапевт заболела и призналась мне в своей любви, и тогда я бросился наутек, пока не поздно.
Вообще ничего больше не понимая, я бежал по улицам Дуйсбурга, пока не запыхался. Потом зашел в первую попавшуюся пивную, где сидел и вливал в пересохшую глотку одну кружку пива за другой.
