— Что ты думаешь о них? — указала ещё не подожженной сигаретой в сторону тибетцев Ильзе Прёль.
Валькирия Виннифред подобралась, прищурив пронзительные светлые глаза.
— Если они и правда носители мудрости древних ариев, это может быть прекрасный союз, — она постучала кончиком крупного сильного пальца по ножке бокала. — Руди придерживается теории, что тибетцы — их наследники.
Фрау Вагнер чрезвычайно интересовало, кто будет мерилом истины. Главное было правильно сделать ставку и не попасть впросак — если эти люди окажутся пустышками, лишенными мистической силы, то союз с ними подобен союзу с евреями. Гессу, которому в рот смотрела её подруга, Виннифред не доверяла. Оставалось одно: терпеливо ждать освобождения из заключения фюрера.
— Что-то твой Руди не жаждет разделить положенную ему участь, — яд сочился из голоса Виннифред: она недолюбливала Гесса.
— Он должен быть убежден в том, что попадет туда же, куда и фюрер, — возразила Ильзе, — иначе это будет пустой потерей времени, промедлением, что подобно смерти.
Прёль любила Виннифред за её непоколебимость и верность идеалам, но Рудольфа Гесса она ещё и вожделела, хотя прикрывала это всё теми же идеалами: негоже ей — немке, арийке — испытывать похоть, она же не животное или, того хуже, — не еврейка. Ильзе смотрела на беззастенчиво флиртующую с тибетцем Ласт и испытывала к ней глубочайшее отвращение: уж она-то никогда не опустится до такого!
— Хорошо, если так, — голос Вагнер был полон сомнений, — в случае с твоим Руди я бы поставила на банальную трусость и желание жить в комфорте.
*
Норбу был печален: мало того, что брату опять стало плохо — хорошо, что хотя бы не прямо во время приёма, — так ещё и в конце вечера выяснилось, что его вновь обретенная Леонор опять потеряна для него. У неё была уже назначена дата свадьбы с этим химиком: Кимлер? Кимли? Тибетец никак не мог вспомнить его фамилию — да и не особенно-то хотел. Тот мужчина показался ему слишком холодным и надменным для прекрасной Леонор, впрочем, если она его и правда любила… Конечно, Норбу желал ей счастья, но он предпочел бы разделить это самое счастье с ней сам, а не уступать его какому-то европейскому хлыщу.
О снах Чунты пришлось рассказать Гедину, тот, в свою очередь, настоял на разговоре с Хаусхоффером, чтобы подыскать врача, но без последствий вроде жёлтого дома. Карл, выслушав историю кошмаров Чунты, в очередной раз посетовал об отсутствии братьев Элриков. Или той странной цыганки — вот тут-то её способности могли пригодиться. Конечно, можно было бы попробовать ещё потрясти Зольфа — Хаусхоффер упорно не мог отделаться от чувства, что тот все же что-то знает о мире, который они опрометчиво приняли за Шамбалу, — но, скорее всего, это не дало бы никаких результатов. Профессору казалось, что сны тибетца напрямую связаны с алхимией, Вратами и всей этой фантасмагорией. Тем более из рассказа Норбу выходило, что хуже Чунте становилось по мере приближения к месту, где, как для себя определил Хаусхоффер, «завеса особенно тонка».
Загадок становилось всё больше, а ответов — всё меньше. Да тут ещё и Рудольф явился из Австрии и скрывался от розыска в доме Хаусхофферов… Разумеется, Карл пообещал оказать содействие, но пока он не представлял, к кому обращаться за помощью.
*
— Хаусхоффер пригласил какого-то шведа с иностранными гостями, — Анна наматывала светлый локон на палец, задумчиво глядя на пузырьки в бокале игристого. — Ты получал приглашение на этот вечер?
Ледяной нахмурился. Его никто не звал, что означало стремительную потерю доверия к его персоне. Конечно, могло быть и так, что доверие теряла Анна, а он вместе с ней, но этой мысли Макдугал допускать не желал. Всё его существо постоянно твердило о какой-то особенности девушки, которую он не мог определить для себя и облечь в слова. Ему казалось, что её холодность и некоторая сварливость — лишь маска, скрывающая благородную душу, идеалом которой могут быть разве что такие прекрасные явления, как свобода и справедливость.
Когда во время гражданской войны в Ишваре он примкнул к сопротивлению, ему удавалось вербовать новых сторонников без промахов: он, как зверь, чуял их скрытые мотивы и не ошибался в расчётах. Кроме одного-единственного раза, но это была уже совсем иная история. Поэтому он был уверен, что здесь, в мире, где его алхимия уже казалась сном, развеявшимся словно предрассветный туман при восходе солнца, его чутьё не то, что не исчезло — но обострилось.
— Увы, — он посмотрел в её прозрачные глаза. — Впервые слышу о подобном.
— Есть ещё кое-что, — она замялась, словно думая, как подобрать слова. — Об этом вечере я услышала от Хельмута Шлезингера.
Исаак скривился — то ли брют оказался кисловат, то ли уровень непонимания ситуации достиг критического. Хельмут Шлезингер появился в окрестностях общества ещё до того, как о нём узнал Исаак и, судя по всему, до открытия Врат. Он появлялся только на открытых собраниях и слыл местным шутом, никто не воспринимал его всерьёз. Поэтому ситуация, в которой Шлезингер оказался информирован о встрече, куда вход был только для избранных, казалась чем-то запредельным. Впрочем, было ещё кое-что. Шлезингер работал на одном предприятии с Кимблером, а уж в том, что этого человека пригласили на загадочное мероприятие у Макдугала не было никаких сомнений.
— Шлезингер был приглашён? — вскинулся Исаак.
Анна пригубила вино и задумалась.
— Вряд ли. Я не знаю точно, но вряд ли кто-то бы позвал такого идиота даже для увеселения.
Ледяной был готов с ней не согласиться: по его мнению, люди, способные всерьёз рассматривать теорию о превосходстве одних над другими, были наиболее склонны к таким мелочным и жестоким развлечениям, подразумевающим самоутверждение за счёт других. Но куда как больше его сейчас волновало то, почему они с Анной оказались за бортом этого корабля? Всякий раз, когда он об этом думал, его мысли возвращались к Кимбли. Видимо, этот гадёныш боится его, боится разоблачения, вот и использует принцип «отделяй и управляй», как говорили философы Ксеркса. Но теперь появлялось ещё одно неизвестное — Шлезингер. Количество переменных множилось с каждым днем, все больше вопросов оказывалось без ответа. А, главное, было неясно, как и где искать бомбу. По мнению Макдугала, это было первоочередным — такое средоточие силы в чьих-то руках делало эти самые руки почти всемогущими. Значит, эту силу предстояло либо похоронить во веки вечные, либо передать в самые достойные руки. Исаак изучал множество новостей со всего мира и уже выбрал себе фаворита на политической арене, вот только говорить об этом вслух кому-либо было чрезвычайно опасно. Поэтому он выжидал, наблюдал и держал всё в себе.
========== Глава 19: Absit invidia/Да не будет зависти ==========
Findest du zu dir?
Dem Sein nicht zum Schein
Definier dich nicht zum Selbstzweck
Du und dich und dein Empfinden
Und was immer dich berührt
Das ist was du wirklich bist
Hör auf dich
<…>
Jede Seele ist geprägt
Von dem was mal war und dem was ist
Das gleiche Ich in anderer Zeit
In, einer anderen Welt
Wärst du wirklich was du heute bist
Lacrimosa «Herz und Verstand»
Получив баснословную, по их мнению, сумму за услуги курьера от Эрнста Шаттерханда, а также билеты на поезд в Мюнхен, троица откланялась и направилась на вокзал. Расспросы полиции по поводу Ульриха снова не дали ничего.
— Эд, как думаешь, за нами отправят хвост? — оглядевшись по сторонам, спросил Ал.
— Угу, — на ходу пережёвывая бутерброд, ответил старший. — А ты что думаешь, эта хитрая безногая задница станет так рисковать? Он даже Ноа к себе ни разу не подпустил. И кошка у него странная, зуб даю!
Ноа и Ал вспомнили разноглазого Вилли и почти синхронно передёрнули плечами — это было одно из самых не поддающихся объяснению явлений в этом мире. Кот вызывал суеверный ужас, хотя, вопреки приметам, был абсолютно белоснежным.
Купе на этот раз выглядело значительно проще — рассчитанное на четыре места и с двумя туалетами на весь вагон, благо, ехать было недолго. На одной из верхних полок уже расположился пассажир с газетой — юный темноволосый парень. Ал и Ноа вежливо поздоровались, Ноа вжала голову в плечи — она была уже готова к скандалу: не все порядочные немцы захотят ехать в одном купе с цыганкой, но, к её удивлению, реакции не последовало. Эд ввалился в купе последним, грубо затолкал под сидение саквояж и плюхнулся на нижнюю полку, с прищуром глядя на вынужденного попутчика, чьё лицо неожиданно перекосила знакомая ухмылка.