— Разумеется. Сегодня буду в обычное время, — он поднялся из-за стола и направился к двери, давая понять, что разговор окончен.
***
Ева хмуро глядела на закрывшуюся за фройляйн Шварц дверь, стараясь не смотреть на остальных машинисток. Она не могла отделаться от мыслей о том, что представляет себе, как начальник обнимает стройный стан невесты, как он, недостойный этого совершенно, вдыхает аромат её волос, как по-дурацки выглядит, перепачканный её темной помадой. Всякий раз, когда её воображение подбрасывало столь непристойные картины, Ева краснела и хмурилась, приводя самой себе множество логических доводов о том, что, должно быть, эта красавица — воплощение самой святости и благонравности, и даже гротескное уродство Кимблера не способно запятнать той чистоты.
— Красивая, — кивнув головой, протянула Йоханна. — Повезло Кимблеру.
— Тут еще бабушка надвое сказала, — закуривая, отметила Берта. — Такие обычно капризны, что те королевы аглицкие. И ты только посмотри на её наряды — представляешь, сколько всё это стоит? Вот ни за что не поверю, что женщина может столько зарабатывать.
Йоханна хотела было возразить, но осеклась — она знала, что после того, как Фрица Крюгера, мужа старшей машинистки, уволили, тот только и делает, что просаживает заработанные женой деньги по пивнухам, а ведь у них ещё и дети!
— Это ей не повезло, — не выдержав, прошипела Ева и отчего-то покраснела до корней волос.
— Много ты понимаешь, — неожиданно разозлилась старшая, гася папиросу. — Молоко на губах не обсохло — а всё туда же! Все всё допечатали? Нет? А что сидим и лясы точим?
Бывшая секретарша Берга косилась на Еву и не могла понять, что происходило с ней. После их разговора девушка стала совсем странной, нелюдимой — неужто последовала её совету и узнала что-то про подругу? И не отвернулась ли от сломанной куклы — а проницательная Лангефельд была готова об заклад побиться, что такую восторженную принцессу, как Гретхен, директор просто изломал и извалял в грязи, не зная жалости и сострадания. Таких, как Ева, Йоханна относила в категорию ханжей и пустосвятов — религиозные лицемеры и лицемерки, в которых от христианского смирения не осталось ничего, гораздые лишь осуждать других. И если подруга Гретхен и правда такова, то плохо дело — муха выпадет из паутины пустой хитиновой оболочкой, а та, что должна была поддержать, пройдет мимо с гордо поднятой головой, с презрением роняя слова обвинения.
— Поругались, — вполголоса отметила Берта, когда за вышедшей из приёмной Леонор Шварц закрылась дверь.
Йоханна пожала плечами — сплетнями она не интересовалась, а к человеческим проявлениям относилась философски. Ева же отчего-то просияла, надеясь на справедливость мироздания, которое всенепременно отведёт такого, как Кимблер, от не заслуживающей подобной участи красавицы.
***
— Как же так, юноша? — качал головой Рихард Кунц, осматривая многострадальную ногу Ульриха Эккарта.
Ульрих наконец-то последовал совету своего случайного ангела-хранителя и посетил доктора. Нога продолжала болеть, благо, хотя бы температура не поднималась.
— Хромать всю жизнь будете, — Кунц выдохнул сизый дым в сторону. — И болеть — ещё поболит.
Ульрих сжал зубы — очень хотелось курить.
— Сигаретой не поделитесь? — он понимал, что это наглость. Но если в Брауншвейге насущные потребности юнца обеспечивал Веллер, то здесь его финансовые запасы подходили к концу. Конечно, он еще собирался обшарить дом матери на предмет денег и ценностей, но пока он был слишком ограничен в передвижении, особенно по лестницам.
— Держи, желторотый, — вздохнул Рихард, поблёскивая очками. — Это на что же такое ты упал?
Мальчишка вздохнул — похоже, врать этому угрюмому человеку, что будто насквозь видит и в душу колючками глаз метит, бессмысленно.
— Подрался, — поднимая глаза, выдавил из себя Ульрих.
Кунц нахмурился, пожёвывая сигарету и кидая пациенту коробок спичек. «Молодец франкфуртский врач, — думал Рихард, — перелом обеих костей голени — не шутка!» Конечно, по мнению Кунца, побег из больницы, в котором малец всё же сознался под его пристальным взглядом, сделал своё чёрное дело. Но как так могло выйти в драке?
— И чем же тебе в ногу-то так зарядили, а?
— Ногой, — прошипел Ульрих, пряча глаза и нервно затягиваясь.
Отметив и странность произошедшего, и реакцию на вопрос пациента, Кунц покачал головой.
— Мальчишки, — он прищурился, — вот не живется вам спокойно. Сначала в драках друг друга калечите, потом вырастаете и изобретаете оружие, чтоб калечить сподручнее было. И ведь нет предела вашей фантазии — нет бы остановились уже. Нам-то потом каково вас собирать? Иной раз ведь и по кускам…
Он с горечью махнул рукой, выуживая из пачки новую сигарету.
— Но ведь это заставляет остальных с нами считаться! — Ульрих горячо сверкнул глазами. — Кому захочется нападать на страну, у которой есть всё, чтобы себя защитить?
— Мальчишки, кровь кипит, а ума всё нет, — скривился врач. — Ты подумай головой своей — чьими жизнями расплатится страна, которая пусть и победит? Вот твоей, например, и расплатится…
— Ну так за идею-то и умереть не жаль! Если мир станет лучше и чище, да сброда всякого не будет! — на щеках мальчишки выступил лихорадочный румянец.
— А судить кто будет о том, кто есть сброд? — Кунц смотрел не мигая сквозь стёкла очков.
— Найдутся мудрые люди, — махнул рукой Ульрих. — Не нашенское дело это. Нам главное руки свои к возрождению величия страны приложить. А то, ишь — набросились, союзники проклятые. Поди одни жиды там…
— Ну, полно, — доктор положил юнцу руку на плечо. — Время позднее, отвезу я тебя домой. Через два дня приеду — всё, что назначено, соблюдай неукоснительно.
Кунц помог юноше войти в дом и неприметно оставил две авоськи — с продуктами и сигаретами. Пусть выздоравливает.
На обратной дороге, вглядываясь в опустившуюся на город темноту, Рихард думал об одном — как в случае новой войны он вновь попадет в госпиталь и будет, прижавшись лбом к холодной стене и вдыхая ставший безвкусным сигаретный дым, отчаянно молиться, чтобы не привезли новую порцию раненых. Раненых, из которых выживет дай бог четверть. Остальные примутся отчаянно ругаться, кричать, проклинать все и вся или молиться, звать матерей и умирать. В сладкой гнилостной вони крови, гноя и дерьма. Раненых, которых он и его коллеги будут собирать по частям, гадая, поблагодарят их или проклянут, если выживут. Ведь жить таким порой куда страшнее смерти, но он — врач, и его задача сохранить жизнь. Жизнь таким мальчишкам, готовым переложить вину за все болезни общества на кого-то другого — лишь бы не на себя.
========== Глава 33: Omnes homines ad quaestum suum callent/Все люди знают толк в том, что касается их выгоды ==========
Among the best survive or leave
Paranoid night so hard to relieve
Would you betray innovation
In the name of tradition
Hopeless-amnesia
Samael «The Cross»
— Полиция продолжает требовать отчётов?
Рубер промокнул пот со лба — он никак не мог привыкнуть к этим богомерзким «исповедям». Голос словно парализовывал его, вызывал чудовищную дурноту и спазмы в кишечнике.
— У вас же был новенький. В BASF. Который ночью был на складе. Как, говорите, его зовут?
— Кимблер. Херр Зольф Кимблер, — сжимая платок в ладонях проговорил Рубер.
С каждым разом становилось все сложнее и сложнее. И страшнее. Он с каждым разом всё отчётливее ощущал приближение чего-то непоправимого, казалось, злой рок уже готовился постучать в его двери. Порой Гансу казалось, что лучше бы он не соглашался ни на какие предложения — тогда он бы никогда не услышал этого голоса, который чем дальше, тем больше казался ему голосом самого дьявола.
— Подставьте его. Пусть полиция обвинит этого человека во взрыве, а вы получите карт-бланш на испытания.
Рубер вздохнул с облегчением: конечно, наврать полиции куда проще, чем держать ответ перед… сатаной? Да и Кимблер ему не нравился — слишком много мнил о себе этот мужчина с надменным взглядом. Тем более, поведение его было и правда странным, а если прибавить ещё и его попытку не допустить «икс-бомбу» до испытаний — даже врать придется не так много.