Я медленно подняла взгляд на Миролюба. По его лицу было ясно, что мое озарение не прошло для него незамеченным. Он смотрел хмуро и устало, словно ожидая каких-то моих слов или действий, а я терзалась сомнениями: рассказать ли ему то, что я видела во сне? Или, может, хотя бы намекнуть спросить о судьбе мальчика у Альгидраса? Впрочем, я знала, что ничего в итоге не скажу. Я просто не представляла, как это сделать. Может быть, сказать Добронеге? Озаренная этой мыслью, я уже собиралась вернуться в дом, как вдруг услышала шум у ворот.
— Хвала Перуну! — выдохнул Миролюб и бросился по ступенькам под проливной дождь.
Через двор шел человек, вокруг которого уже собрались воины. Миролюб вклинился в кучу своих людей, бесцеремонно всех растолкав. Из-за шума дождя мне ничего не было слышно. Впрочем, вся процессия быстро направилась в мою сторону. Тут же кто-то сильно задел меня плечом, и навстречу воинам по ступеням сбежала Улада. Я отстраненно заметила, что она босиком и в домашнем платье. Ее истошный крик «Добрушенька!» перекрыл шум дождя.
Она вырвала ребенка из рук несшего его воина и бросилась к крыльцу, оскальзываясь на жидкой грязи.
— Ну, будет… будет! — услышала я и поняла, что за моей спиной стоит мать Миролюба вместе с Добронегой. — Я же сказывала, все хорошо будет, — голос Милонеги звучал сурово, однако глаза светились. — В тепло неси скорее.
Улада ничего не ответила, лишь сильнее прижала к себе ребенка, поднимаясь по ступеням.
— В моих покоях натоплено! — подал голос подошедший Миролюб, взглянув через плечо Улады на бледного мальчугана.
На этот раз Улада отрывисто кивнула и вихрем бросилась в сени. За ней по пятам бежали две невесть откуда взявшиеся девочки и престарелая женщина. Все они говорили разом, создавая невероятный шум.
— Стыд помни! — вдруг сурово сказала Милонега, обращаясь к сыну.
Мне показалось, что Миролюб смутился. Во всяком случае, он сбился с шага и замер, так и не поднявшись на последнюю ступень. Я по-прежнему жалась к перилам на площадке крыльца, так что наши лица сейчас были на одном уровне. Миролюб повернулся ко мне, словно собираясь что-то сказать, потом посмотрел на Добронегу и, наконец, на мать:
— Мне жарко натопили, чтобы я обогрелся. Добрушу прогреть надобно.
— Кто его нашел? — раздался над всеми нами голос князя, который незамеченным вышел на крыльцо и сейчас стоял за плечом Добронеги. Мать Радима вздрогнула, однако не обернулась, замерев в полушаге от князя, который сверлил сына взглядом поверх ее плеча.
— Хванец, — коротко ответил Миролюб и обернулся, ища глазами Альгидраса.
Однако того уже не было видно. Воины снова сгрудились под навесом и что-то шумно обсуждали.
— Где нашел?
— Спрошу, — Миролюб развернулся было бежать на поиски хванца, когда Милонега неожиданно шагнула вперед и сжала его плечо:
— Пусть в дом идет, Миролюбушка. Обогреется и расскажет.
Миролюб медленно обернулся к матери, потом покосился на отца. Щека Любима дернулась, как от судороги, однако он ничего не сказал. Тогда Миролюб кивнул и, накинув капюшон, шагнул под дождь.
Милонега зябко обхватила себя за плечи и проговорила, ни к кому не обращаясь:
— Как тогда все: воины, ворота настежь и свирец на руках с дитем. Разве что дождя не было.
Взгляд Добронеги на мать Миролюба был полон боли и сочувствия.
— Он не свирец, Милонега, — негромко откликнулся князь. — Он проклятый Богами хванец.
С этими словами Любим одним плавным движением проскользнул мимо Добронеги и спустился с крыльца прямо под дождь. Без плаща. Сперва я подумала, что он идет навстречу Миролюбу, который уже выцепил из группы воинов Альгидраса и вел его к нам, однако князь резко свернул вправо и направился в сторону хозяйственных построек.
— Хванец… свирец… Одни Боги ведают, как это страшно — ждать в покоях, пока твое дитя неведомо где. Я до последнего вдоха мужа твоего не забуду, Добронега.
Краем глаза я увидела, как Добронега сжала руку княгини и обернулась к мужчинам, подходившим к крыльцу. И если последние крохи здравого смысла еще пытались объяснить все происходящее совпадением с моим проклятым видением, то появление Альгидраса похоронило эту надежду. Ступив на первую ступеньку крыльца, Альгидрас скинул с головы капюшон и низко поклонился женщинам. Я не слышала приветствия Милонеги, не слышала, что он отвечал. Я не могла оторвать взгляда от его правой кисти, замотанной в промокшую тряпицу, и мне было чертовски страшно осознавать, что спроси кто-нибудь, что у него с рукой, я могла бы с уверенностью ответить — ожог.