В саду рядами стояли липы с толстеннейшими стволами, и в аллеях, где всегда была тень, уютно пахло сыростью и прелым листом. В трещину коры одной из лип я однажды посадил моего оловянного солдатика и вспомнил о нем только на другое лето, найти его уже не мог — он кудато ушел, и мне, конечно, при шла на ум сказка Андерсена.
Был в саду и длинный пруд, покрытый плотной яркозеленой ряской, и казалось, точно это зеленый пол, по которому соблаз нялось пройтись, но пугала легенда, что в этот пруд провалилась одна девочка. А в самой глубине сада, за деревьями, виднелся желтый флигель академической клиники, куда было опасно при ближаться: там за решетками сидели какието страшные сумас шедшие, которые будто бы хватали из-за решетки неосторожных детей. Но это не мешало мне очень любить этот мой сад, и всю жизнь он с очарованием вспоминался (я случайно очутился в этом месте в 1915 г., сад мне показался только меньше, но раз росся еще гуще, пруд исчез, а горка, на которой я играл, оказа лась крошечным горбиком; я зарисовал тогда с любовью старую липовую аллею). <…>
Такова была моя идиллия петербургского детства и таким сохранился в моей памяти тогдашний Петербург.
Вскоре же мы со Сташей получили приглашение от дяди Феди приехать погостить к нему в Эстляндню, в Силламяги.
Там оказалось совсем прелестно! Высокие сосны, смолистый запах, шуршание гравия под ногами, шум серого моря… Было дождливое и сырое лето, но и дождик, и сырость были какието уютные.
Дядина дача находилась у самого моря, и все время был слы шен прибой. Тетя Ася страшно кашляла, и это было ее последнее лето.
К ней у нас со Сташей совершенно изменилось отношение: мы поняли, что ее резкости объяснялись ее болезнью, а то, что мы знали, что она приговорена, возбуждало особенную нежность и жалость к ней. Она много знала и много читала, с ней бывало интересно и забавно — юмор ее не покидал и во время болезни.
Рядом жил с семьей Иван Петрович Павлов, известный уче ныйфизиолог. Он был женат на сестре тети Аси, «тете Саре», как с детства я ее называл, — Серафиме Васильевне (они были Карчевские), добрейшем существе, с ямочками на щеках и с такими красивыми глазами, как у тети Аси.
Иван Петрович был приятелем дяди Феди, и отец мой его любил. Он был ворчун, постоянно чертыхался от своей горячно сти и был знаменит как чемпион игры в «подкидного дурака»: никто никогда не мог его обыграть, а он неизменно торжество вал. Другим его увлечением на даче была игра в городки, или «рюхи», знакомая мне по Новгороду, в ней мы все принимали участие, где тоже он отличался. С молодежью он был сам молод и весел.
Там же гостил брат Ивана Петровича — Дмитрий Петрович, проф[ессор] химии Варшавского университета. Он был очень высок и худ и такой же бородач, как и его брат, говорил хрип лым басом, балагурил и смешил наше общество до упаду.
По соседству жили Терские, друзья Павловых, где были две барышни — Фаина и Соня; Дмитрий Петрович нас со Сташей вы дал за студентов, приехавших на каникулы к своим дяде и тете (а я как раз тогда остался на 2й год в 6м классе…), а потом сам нас коварно разоблачил. С этими девицами, умненькими и весе лыми, мы со Сташей вели разные серьезные разговоры и устраивали «дебаты», причем Сташа провозглашал себя славянофи лом, консерватором и пессимистом, а я, наоборот, — западни ком, либералом и оптимистом, и в спорах мы состязались перед сестрами в остроумии (а раз, не сойдясь во мнениях, в присут ствии этих благовоспитанных барышень жестоко повздорили, чуть не поругались — совсем помальчишески).
С. Т. КОНЕНКОВМое знаомство с И. П. Павловым
Это было летом 1929 г.
Мы с женой только что вернулись в Америку из Италии, где мы длительное время жили в Риме и гостили у Алексея Максимо вича Горького.
В НьюЙорке доктор Ф. А. Левин, профессор Рокфеллеров ского института, сообщил мне, что в США для участия в психо логическом и физиологическом международных конгрессах при ехал мой знаменитый соотечественник академик Иван Петрович Павлов.
Доктор Левин всегда с восхищением говорил о Павлове, счи тая себя его приверженцем.
— Сейчас самый подходящий случай вылепить с натуры вы дающегося ученого, — говорил мне доктор Левин.
И действительно, когда у Левина я встретился с Иваном Пет ровичем, он охотно согласился мне позировать, объяснив, что только во время научных командировок за границу он несколь ко изменяет свой рабочий режим и только теперь располагает свободным временем.