Воейков придвинул лист бумаги и стал писать рапорт в III отделение о том, что дело московских пропагандистов им выяснено и закончено, его надлежит передать судебным властям, на который предмет в ближайшие дни им, Воейковым, высланы будут листы произведенного дознания арестованных.
Вот тогда-то начальник III отделения и доложил государю императору всероссийскому об окончании следствия по делу о преступных действиях группы московских пропагандистов…
Петр Алексеев сидел в маленькой камере Пугачевской башни, ничего не зная ни о допросах Николая Васильева и жены его Дарьи, ни об очных ставках, ни о раскрытии псевдонимов Джабадари, Лукашевича, Чикоидзе, Бардиной и Каминской. Ни о том, что распространение им, Алексеевым, книг «преступного содержания» подтверждено и доказано. Ни о том, что следствие по делу об арестованных закончено. Ничто не доходило до Петра Алексеева сквозь толстые стены Пугачевской башни, сложенные из многих рядов обожженного кирпича.
Только и было приятного в камере — книги читать из тюремной библиотеки. Как ни была библиотока бедна, как ни ограничен подбор книг, а все-таки есть что читать. Удивился, когда в каталоге, принесенном ему в камеру, нашел «Политическую экономию» Милля, — и выписал. Милля ому принесли, он сдержал при надзирателе свою радость, будто имя Милля слышал впервые, нарочито равнодушно произнес, что книжка, кажется, скучная. А когда надзиратель, оставив ее, вышел из камеры, принялся книжку штудировать.
Второй раз в жизни взялся Алексеев за Милля. Первый раз давно, в Петербурге, — читая, ничего в ней толком не понял. Теперь не читал — изучал политическую экономию.
«Не век же тут сидеть. Рано или поздно должны меня выпустить. Надо время использовать. Буду учиться. Каждый день что-нибудь новое для себя узнавать».
И правда, он сам замечал, как постепенно ширится круг его знаний. Видимый мир с каждым днем становится обширней и зримей. Не странно ли: чем больше мир, чем в нем яснее видишь, тем четче, определеннее место в нем человека. Тем становишься увереннее в себе, в правильности избранного тобой пути.
Глава десятая
Начальник московского жандармского управления генерал-лейтенант Слезкин, худой, гвардейского роста старик, наедине с собой все больше думающий о своих старческих хворях, приказал дежурному попросить своего заместителя генерал-майора Воейкова зайти к нему в кабинет. Слезкин дожидался заместителя, продолжая сидеть в мягком кресле с подушечкой, вставал неохотно, а расхаживать по кабинету, даже когда был не в духе, терпеть не мог. Хвори и старость делали его все больше неподвижным.
Дежурный, возвратясь от Воейкова, доложил его превосходительству, что генерал-майор сейчас очень заняты, просят извинить и явятся к его превосходительству через десять минут.
— Благодарение богу, дело закончено и отправлено в Петербург, ваше превосходительство, — говорил Воейков, усаживаясь в кресло по другую сторону стола генерала Слезкина. — Смею заверить, дознание было произведено со всею возможной тщательностью. Надеюсь, в Петербурге останутся довольны нашей работой.
— Вы думаете, генерал? — спросил Слезкин, не глядя на Воейкова. — По-вашему, там должны остаться довольны вашей работой?
— Я сказал — нашей работой, ваше превосходительство. Под неусыпным наблюдением вашего превосходительства нам удалось довести ее до конца.
— Ну, я-то, положим, тут ни при чем, генерал. Я как раз в это время хворал, как вам ведомо. Так что моих заслуг тут нет никаких. Работа ваша, а не моя.
«Что б это значило? — озадачился генерал Воейков. — Чтоб старая развалина отпирался от ожидаемых наград, такого еще не случалось!»
Пробормотал:
— Помилуйте, ваше превосходительство…
— Миловать, генерал, буду не я, — жестко ответил Слезкин, повергая Воейкова в еще большее изумление. — За милостью не ко мне обращайтесь.
— Не понимаю.
— Не понимаете? Сейчас, генерал, поймете. Вы, следовательно, полагаете, что дело о группе московских пропагандистов закончено?
— Убежден в этом вполне. Преступники все в заключении. Главный из них — Алексеев, правда, никаких показаний не дал, но показаниями прочих изобличен до конца.
— Дело сделали? Преступники все в заключении? Какой-то там Алексеев, по-вашему, главный преступник?
— Он да еще Джабадари, ваше превосходительство. По моему разумению, этим двоим не уйти от каторги.
— Дело, стало быть, не такое большое? А?
— Уж какое есть, ваше превосходительство. Конечно, не захвати мы преступников вовремя, не сумей пресечь дела вначале, оно наверняка разрослось бы. Но в том-то и заслуга вашего превосходительства, что успели вовремя захватить.