— А вот так, — упрямо твердил Джабадари. — Отрицать, и все! Послушай, Зданович, дорогой. Нельзя, чтобы все пошли на каторгу из-за этого устава. Ты пойми. Люди нужны для работы. Нам нужно сохранить как можно больше людей. Мы обязаны пробудить Россию. Обязаны, ты понимаешь? Вы меня понимаете, друзья? То, что мы начали с вами, погибнуть не может. И не должно. Зданович, если бы я мог заменить тебя перед судьями, я с радостью им сказал бы, что устав этот сочинил я один, никакой организации не было, я только хотел создать ее. Понимаешь? Я взял бы всю вину на себя. Только чтоб люди не пошли на каторгу на долгие годы, чтобы могли продолжать работу… Но я не могу это сделать. Устав нашли у тебя. У тебя! Ни в какую судьбу я не верю, но тут я скажу: это судьба выбрала тебя в жертву, Зданович. В жертву во имя светлого будущего…
— Что ты говоришь, Иван Спиридонович? — вскинулся Алексеев. — Как же так? Одному отвечать за всех?
— Нет! Зданович ответит не за нас, не за меня, не за тебя, не за других, Алексеев. Зданович примет на себя вину за устав и тем самым поможет общему делу. Так случилось, что заменить его невозможно. Но другие — те, кого самообвинение Здановича освободит от долгих лет каторги, смогут работать, продолжать наше дело, приближать Революцию. Каждый из нас был готов на жертвы. Каждый из нас и сейчас готов принести себя в жертву великому делу. Но сейчас так сложилось, что то, что может сделать Зданович, но может никто. Мне говорить об этом, поверьте, больно и тяжело. Но если другого выхода нет? Зданович понял меня. Ведь ты меня понимаешь, Зданович?
— Понимаю. Ты прав, Иван.
Алексеев с удивлением смотрел на Джабадари. До этой минуты он знал его как доброго, всегда готового помочь товарищам человека. Помнил, как он был уступчив, составляя устав организации, всех мирил, стремился к единству. На этот раз Джабадари словно преобразился: показал себя твердым и неуступчивым, настаивал на обязанности Здановича принести себя в жертву и, казалось, не задумывался о необыкновенной тяжести этой жертвы. А ведь Зданович был одним из самых близких его сподвижников, верным и любимым товарищем.
Не одного Алексеева испугало предложение Джабадари. Между подсудимыми начались споры вполголоса, можно ли, допустимо ли требовать от Здановича такой жертвы. Зданович несколько раз пытался прерывать споривших, говорил, что Джабадари прав, иного выхода нет.
Иван Спиридонович сидел, сдвинув брови. Алексееву он казался человеком, освободившим себя от каких бы то ни было личных чувств и симпатий. Он повторял, что долг всех здесь собравшихся — думать о Революции, о том, кто будет работать во имя ее. Не время жалеть себя или друг друга. Поймите!
— По-моему, ты не прав, Иван. — Алексеев не согласился с Иваном Джабадари. — По-моему, надо выступить на суде, всем признать свое членство во Всероссийской социально-революционной организации. Поговорить об уставе ее, об идеалах со участников. Это ведь станет известно всей стране, Иван Спиридонович. Разнесется молва по России. Страна всколыхнется. А приговор все равно будет. Да приговор у них есть, небось, до суда. Наша работа теперь — все сказать на суде. Чтоб вся Россия услышала нас. Вот наша работа сейчас.
Джабадари покачал головой.
— Послушай, ты, наверное, не знаешь еще. К нам в Петропавловскую крепость приезжали адвокаты на совещание. Из всех наших заключенных в крепости я один участвовал в совещании с адвокатами. Мы решили так: каждый подсудимый будет говорить, что он находит нужным. Никого не стеснят. Но об уставе — ни слова. За устав в ответе будет только Зданович. Так выгоднее для Революции.
— Я с этим согласен, согласен. — Зданович произнес это, не глядя на других, уставившись в стену. — Я согласен и не будем больше спорить, пожалуйста.
— Вы слышали, что он сказал? Он понимает. А вы не хотите понять необходимость его поступка! — Джабадари как заведенный повторял свое.
Алексеев понял, как нелегко сейчас Джабадари, чего ему стоит настаивать на своем.
Лукашевич несколько разрядил возникшее напряжение.
— Мне кажется, мы напрасно спорим. Теоретически ты прав, Джабадари. И я хорошо понимаю готовность Здановича принести себя в жертву нашему общему делу. Но еще неизвестно, поверит ли суд в то, что никакой организации не существовало и что Зданович написал устав, только собираясь его предложить другим, чтобы создать революционную организацию. По правде говоря, я сомневаюсь, чтобы суд поверил. Посмотрим, как развернется дело. Может быть, Здановичу вовсе и не придется брать на себя авторство нашего устава.