— По поводу своей деятельности никаких объяснений давать не желаю.
В том же духе ответил и Владимир Александров:
— Не отрицаю того, что распространял революционные идеи, но никаких показаний относительно своей деятельности давать не буду.
Дошла очередь до Петра Алексеева.
Он заявил, что отказывается от защитника и от того, чтобы давать настоящему суду какие бы то ни было показания.
Адвокат Ольхин с укором посмотрел на него.
Процедурная часть суда закончена. Сейчас должны начаться допросы подсудимых одного за другим. Но что это? Наверху, на балконе, какая-то возня, шум голосов — явная давка. Народу набралось куда больше, чем вчера, стоят в дверях, двери закрыть нельзя. Слышатся грубые голоса жандармов, кого-то выволакивают наружу.
К Петерсу подбегает жандармский майор и что-то шепчет ему на ухо. У Петерса округляются глаза, он шевелит бледными тонкими губами, ничего не понять.
Подсудимые с любопытством поднимают головы и наблюдают возню на балконе. Жандармы там на-водят порядок: они спешат, торопятся, проверяют наспех билеты, выталкивают с балкона публику. Наконец дверь на балконе закрывается, остается человек пятьдесят, не больше. Можно продолжать заседание.
Заседание продолжалось до вечера. Но только через день Джабадари сумел объяснить товарищам, что произошло 22 февраля на балконе для публики.
В камере Дома предварительного заключения, куда он был посажен, вечером 23-го числа, после очередного судебного заседания, Джабадари вдруг услыхал чей-то голос — кто-то с ним говорил через водосточную трубу.
Оказалось — голос Валериана Осинского. Он, Осинский, был на свободе, Джабадари знал это точно.
— Был до вчерашнего дня, — отвечал Осинский. Вместе с товарищем он задумал снабжать рабочую публику, не имеющую билетов на суд, поддельными. В типографии Аверкиева отпечатали несколько сот фальшивых билетов, роздали их рабочим, студентам — всем, кто сочувствовал пятидесяти подсудимым. Публика осадила балкон, вместо обычной полусотни посетителей с настоящими билетами прошло сотни две. Началась давка, жандармы догадались, что произошло, стали проверять на балконе билеты, арестовывать тех, кто предъявлял им поддельные. Со всеми попал в тюрьму и Валериан Осинский. Стал стучать в стенку — ответили. Узнал, что камера Джабадари — над ним.
Три недели тянулся процесс. Алексеев слушал показания десятков свидетелей и подсудимых — своих товарищей и думал о том, почему он на процессе по степени виновности оказался на семнадцатом месте.
Это, правда, очень нравится адвокату Ольхину, но вовсе не нравится Петру Алексееву.
Прокурор явно старается доказать, как беспочвенна вся «затея» пропагандистов, намеренно отводит крестьянам-мастеровым вторые моста в процессе. Алексеев чувствовал, что его предыдущая, досудебная жизнь революционера как бы перечеркивалась судом. Он низведен до роли малограмотного, соблазненного преступными студентами русского мужичка, мало опасного для Российской империи. Не Петру судить, насколько он опасен империи и ее правительству. Но он-то ведь знает свою роль, он-то ведь помнит, что роль эта была не из маленьких, второстепенных. О последствиях он вовсе не думает: приговор ему и другим предрешен заранее и приговор не страшит его. Но он не намерен мириться с выдуманным положением соблазненного мужичка. Если принимать кару правительства, то не ему увиливать от нее. Не прятаться за спины товарищей, отвечать — так всем отвечать!
Он выступил с замечанием по поводу обвинительного акта.
— Там сказано, что я будто бы объяснил свое пребывание в доме Корсак тем, что был приглашен какой-то женщиной ночевать. Но я никогда, нигде и никому не говорил ничего подобного!
Составитель обвинительного акта — прокурор был приперт к стене.
— Имею честь заявить особому присутствию, что в обвинительном акте действительно сказано «ночевать». Это ошибка. Алексеев утверждал при дознании, что он приходил снимать квартиру.
Отлично. Алексеев, удовлетворенный, сел.
Он не раз своими замечаниями, поправками ставил прокурора в трудное положение. Но этого было недостаточно. В нем росла потребность высказаться на суде, да так, чтобы услыхала его Россия.
Глава двенадцатая
К концу второй недели, во время обеденного перерыва в комнате с желтыми скамьями, Джабадари подошел к Алексееву.
— Дорогой, ты отказался от защитника. Хорошо. Но посмотри, каторга тебе не угрожает. Суд не придает тебе большого значения. Прокурор мало интересуется тобой. Может быть, лучше для тебя, чтоб ты воспользовался защитником хоть к концу? Можешь получить год или два года тюрьмы, и все. А, дорогой?