– Омар, надеюсь, тебе не удалось потерять душу в этом грязном месте, – произнес Хусейн, заметив неуверенный взгляд брата. – Надеюсь также, что ты пойдешь сегодня со мной домой, где мы продолжим готовить планы по…
– Домой? – удивился Омар. – О каком доме ты говоришь? Когда у нас последний раз был нормальный дом, а не временная стоянка в очередном оазисе или лояльном полудохлом поселке?
Хусейн замешкался.
– Так я отвечу. За всю свою жизнь в клане я ни разу не почувствовал себя дома ни в одном из всех мест, где мы останавливались. Постоянная беготня с французами, пограничные стычки с туарегами и пиратами – вот и все занятия. Но поиска дома среди них не было и не будет. Только саму пустыню с ее барханами мы можем назвать домом, но что это за дом – настоящее царство смерти и пустоты.
– Это из-за того, что французы вероломно захватиили наши города! – оправдывался Хусейн. – Они губят наши традиции и быт!
– Не неси чепухи, Хусейн! Я пять лет живу среди них и вижу, как они относятся к арабам: никакой ненависти, никаких притеснений или запретов. Я даже в мечеть ходить могу!
– Ох, хорошо, я не буду спорить, поскольку это бесполезно. Давай просто уйдем отсюда, а потом уже серьезно поговорим. Но сперва покажи мне, где живет проклятый Жёв, чтобы я мог собственноручно пустить ему кровь из глаз и горла! После этого мы уйдем домой. Вместе.
Омар разозлился и насупил брови.
– Нет, брат, – ответил он, – я не стану ничего тебе показывать. И не пойду с тобой.
Хусейна словно ударила молния.
– Но…почему?..
– Потому что не там мой дом, – Омар указал на пустыню, – а там.
Когда Омар указал на Оран, Хусейн тоже озлобился.
– Так вот чью сторону ты выбрал, Омар. Отец мне так и говорил, а я – дурак – не верил до конца, что ты можешь быть предателем нашего клана и нашей страны.
– Да очнись ты ото сна! – Омар вспыхнул от переизбытка эмоций. – Наша страна теперь – это Франция, Алжира больше нет! И у вас с отцом не получится изменить данный факт! Примите уже наконец, что проиграли, и начните жить по-новому.
Хусейн, до последних слов брата стоявший с искривленной обескураженной гримасой, вдруг изменил выражение лица на расслабленно-снисходительное, не доброе (потому что пахло притворной гнилью, и Омар ощущал ее запах), но хитрое, надменное; такое выражение лица, как много позже писал в своих трудах известный психиатр Роберт Хэйр, свойственно людям с психопатическим синдромом22. Возможно, Хусейн ожидал именно такого ответа Омара, поскольку через несколько секунд он спокойно улыбнулся. Это заставило Омара вздрогнуть от волнения.
– Я готов повторить, – продолжал напирать Омар, становясь неуверенней, – что и отец, и ты стали заложниками того образа жизни, на который сами себя обрекли, а теперь не имеете моральных сили и совести признать, что жестоко ошиблись. У меня хватило ума осознать, что я теперь живу в другой стране и для нормального в ней существования должен соблюдать ее законы и уважать чужие обычаи. Что там говорить – я даже французский язык выучил, чтобы иметь преимущество при общении. Я, конечно, не собираюсь всю жизнь провести в крепости, когда-нибудь я уйду на поиски новой жизни, свободной от смерти и ненависти. А сейчас я чувствую себя хорошо.
Хусейн пристально смотрел в глаза Омару. Цвет глаз у них сильно отличался: старший брат был кареглазым, как и большинство арабов, а младший брат слишком выделялся, словно мутант, созданный Аллахом то ли ради возвеличивания, то ли ради унижения клана бен Али. Смотреть в эти глаза Хусейн не любил – слишком сильно напоминали о европейцах и о том, что Омар был «другим», выделяющимся, уродцем.
Внезапно Хусейн отошел от брата почти на метр. Последний недоумевающе наблюдал, пытаясь понять его задумку.
– Я с горечью слушал тебя, Омар, – произнес Хусейн, засунув руку под свою накидку из верблюжей шерсти, которую всегда носил в холодные дни. – Жаль, конечно, что вражеская паутина обмана опутала твое сердце и разум. Однако мы были готовы к такому исходу.