Спустя несколько напряженных минут всеобщего молчания слово захотел взять Омар, однако Жёв тут же его перебил, как только заметил, что тот открыл рот:
– Вот скажи, что мне мешает расстрелять вас обоих на месте прямо сейчас? Почему я должен стоять и глазеть на ваши притворные едкие морды?
– Потому что ты еще не разобрался и не понимаешь, что происходит, – ответил Омар, усиленно изображая холодность.
– О, да, это верно, я действительно не понимаю, что происходит. Но, думаю, не моя в этом вина! Какого дьявола здесь делает твой брат, Омар?!
– Это недоразумение, Оскар! – Омар отошел от Хусейна и приблизился к Жёву на пару-тройку шагов и был остановлен солдатами, наставившими на него ружья.
– Подойдешь еще хоть на один шаг, – прорычал старик, – и я точно не оставлю тебя в живых. Говори! Обо всем говори и только попробуй что-нибудь утаить или солгать!
Омар глубоко вздохнул и быстро переглянулся с братом, дав понять, что необходимо подождать.
– Никакой диверсии не планировалось, – начал он оправдываться, чувствуя себя нашкодившим подростком. – Хусейн прибыл сюда, чтобы вернуть меня домой, в клан. Я должен сразу сказать, что отказался возвращаться и сообщил ему, что мой дом – здесь.
– Не надейся, что я в это поверю. Вы бы непременно сбежали вдвоем или убили половину гарнизона, если бы я не подоспел. Благо, сержант Маран вовремя меня предупредил: он увидел вас, когда возвращался в свою квартиру, и немедля побежал ко мне.
«Маран! Черт бы его побрал, как же быстро он трезвеет!» – подумал Омар и недовольно скривил лицо. Хусейн не знал французского языка и к диалогу брата и Жёва относился с критическим равнодушием, больше думая над тем, как бы поскорее сбежать из крепости и, желательно, забрать с собой жизнь майора. Решив, что настал подходящий момент, Хусейн засунул руку под накидку, чтобы взять второй кинжал – более легкий и пригодный для для метания на небольшие расстояния. С самого детства членов клана бен Али мужского пола обучали обращению с ножами и кинжалами, в том числе метанию их в противника. В итоге будущие воины становились настоящими мастерами быстрого убийства и могли за несколько секунд избавиться от врага, метнув с короткой дистанции в него небольшой нож. Удар всегда приходился в шею, конкретно – в область одной из сонных артерий, что влекло за собой смерть человека практически моментально. Но в голове Хусейна возник вопрос: сохранять ли жизнь Омару? Буквально десять минут назад он, казалось бы, уже сделал выбор, бросив первый кинжал на землю. Но теперь почему-то желание спастись и сохранить клан (или хотя бы его остатки) морально чистым, без наличия на нем пятна в виде греха предательства сына вождя, пересиливало любовь к брату и заставляло думать о худшем. И все же, на радость собственной истерзанной совести, Хусейн решил ограничиться другим способом. Понимая, насколько для Жёва важен Омар, Хусейн решил взять его в заложники, чтобы беспрепятственно покинуть территорию крепости. От идеи убить Жёва он не отказывался, однако отдавал себе отчет, что сейчас осуществить ее никак не получится, либо, по крайней мере, остаться после этого в живых. А жить Хусейн очень хотел, так как, по собственному убеждению, еще не все задачи исполнил в этом мире. Увидев Жёва, он готов был забыть о всякой безопасности и броситься на него словно разъяренный лев на газель. Теперь же, понимая некоторую сложность своего положения и вынужденный рассуждать о возможности использования брата ради собственного спасения, Хусейн, изнутри пылающий неконтролируемой жаждой крови, все-таки принял наиболее рациональное (насколько это вообще было возможно) решение. Омар не вернется в клан. Во всяком случае – точно не сейчас. Он уже дал понять брату, что сделал окончательный выбор в пользу отказа от неумолимой борьбы, так что переубедить его пока что не удастся. А потому было бы разумно воспользоваться таким положением дел, нежели дожидаться, пока судьбу двух гордых арабов решит старый французский майор. Этого Хусейн не мог допустить.
– Опустить ружья! – скомандовал Жёв и вытер платком пот со лба. – Я вижу, что ты опасности не представляешь Омар, в отличие от своего брата. Тебе незачем в данную минуту нарываться на пули и штыки, все равно в изоляторе окажешься.
Омара передернуло.
– Что?! С какой стати, Оскар?! Разве я совершил что-то плохое, что-то страшное?!
– Ты будто сам не понимаешь, что натворил. Любому дураку будет очевидно, что допускать вражеского лазутчика на территорию военного объекта – преступление, наказуемое только расстрелом без всякого трибунала! Даже не пытайся строить из себя незнающего простофилю – ты воспитан достаточно хорошо, чтобы разобраться во всем. Но чувства, которые ни я, ни, тем более, ты не смог покорить в себе и поддался им, в конце концов! Эти чувства затмили в тебе всякую разумную мысль!