ьно – Агнес. Было ей двадцать лет, то есть она уже вступила на путь взрослой женщины, по меркам того времени, и полностью сформировалась как биологическое существо, что, по идее, давало ей право жить в женском вагоне. Однако так бы и было, если бы отец Агнес не заболел подагрой. Болезнь в то время была полностью неизлечима и неминуемо приводила к смерти человека, мучительной и долгой. Ноги Густава распухли и со временем покрылись незаживающими язвами, именно поэтому ему стало почти невозможно передвигаться и потребовался каждодневный уход. Роль сиделки досталась Агнес, из-за чего ей пришлось прекратить выступления на манеже, хотя она была очень востребованной укротительницей, и переустроиться в качестве швеи, подрабатывая по нескольку раз в неделю, дабы ее не выбросили из цирка, как тунеядку. Густава выбросить было невозможно – он являлся главой целой семьи, и с ним ушли бы все, и никто бы не смог удержать их. Но одного несущественного представителя династии выкинуть было вполне возможно, потому как Густав чисто физически не смог бы покинуть цирк. В обязанности Агнес по уходу за отцом входила обработка ног мазями, настойками; она помогала отцу ходить до нужника и до душевой кабины, когда цирк стоял в городах. Помимо этого, Агнес служила отцу секретарем и личным официантом. Девушка совершенно не жаловалась на свою судьбу и понимала, что просто обязана служить отцу. Бывали дни, когда Густав отпускал дочь к подружкам, например, к Клэр, чтобы она могла отдохнуть. Но по большей части Агнес либо отказывалась, либо принимала право отдохнуть, но, будучи у подруг, часто плакала, дабы немощный отец не видел ее слез, поступавших из-за усталости и невозможности помочь сильнее. Доктор Скотт, выступая в качестве лечащего врача Густава, разводил руками, говоря, что подагру можно лишь контролировать, не употребляя алкоголь, жирную пищу, в частности мясо, а также стараться не сидеть в кресле полный день, дабы ноги не иссыхали. Большего Герман и не мог сказать, поскольку взаимосвязь болезни с превышением уровня мочевой кислоты в крови будет открыта много лет спустя. Казалось бы, несчастная судьба у этой девушки, Агнес Лорнау, но это с какой стороны посмотреть. С одной стороны, да, судьбе не позавидуешь: чтобы раздеться перед сном, приходиться постоянно прятаться за ширмой, дабы отец не заметил, как дочка выросла (будто он не знал, как); на сон времени оставалось крайне мало, потому что Густав любил до крайней ночи сидеть за бумагами или за какой-нибудь интересной книгой, и приступ мог его схватить в любую минуту; но даже ночь не была спокойной много раз – ночные приступы болезни самые жуткие, Агнес приходилось просыпаться от ужасающего вопля пятидесятилетнего старика, чтобы накладывать на ногу холодный компресс, а если это не помогало – обращаться за крайней помощью. Для таких случаев доктор Скотт выделил Густаву и Агнес многоразовый шприц и небольшой флакон, на этикетке которого на латыни было написано «Оpium», намекая на содержимое. Агнес набирала в шприц темно-коричневую жидкость и колола прямо в ногу, нащупав самую толстую вену. Используя опиум, Густав еще быстрее приближал себя к смерти, однако в моменты, когда боль, будто сразу несколько медвежьих капканов вцепились в ногу, одолевала по нескольку часов, разум его оказывался в прострации, теряя всякий контроль, требуя скорейшего прекращения этой мучительной пытки. И выбора не оставалось, как пускать в вену яд, медленно убивающий организм, заставляя его разлагаться изнутри. Подагра же разлагала организм снаружи. Это была своеобразная плата за хорошую жизнь, которую успех прожить Густав Лорнау. Другой же стороной это покрытой кровью медали была некая стабильность и безопасность. В цирке были известны случаи, когда ненужных людей, как было сказано выше, просто выбрасывали на улицу. Густав Лорнау отчетливо осознавал, что Хозяин имеет с его семьи баснословный доход, исчисляемый десятками и десятками тысяч франков. К тому же, Густав пользовался большим уважением со стороны Буайяра и Сеньера, выступая щитом для членов семьи, что, однако не всегда помогало, поскольку супротив гнева Хозяина ничто не могло возыметь. Три вагона для одной семьи – слишком большая честь, поэтому эту честь приходилось отрабатывать. Если бы не уход со стороны Агнес, то Густав мог бы мучится еще сильнее, и не мог бы работать с бумагами. Бумаги эти касались, в основном, финансовой части работы цирка. Выйдя на творческую «пенсию», Густав стал подрабатывать казначеем у Буайяра, который, в силу своей занятости, не имел возможности постоянно следить за использованием средств. Эта роль выпала Густаву, который радостно ее принял. Теперь же Густав, больной, совершенно не слушавший советов доктора Скотта (вспомните хотя бы графин водки), занимался делом, которое было ему по душе – считал деньги. Причем очень смешным было то, что зарплату назначал себе он сам, часто премировал и себя, и семью, но при этом ни разу не был уличен в своих небольших махинациях. Но, говорят, все временно на этом свете.