Но эмиры пока молчали, как тупо молчали они в сенате провинции, приезжая сюда на сессии с большой свитой. Затем, когда сессия сената кончалась, эмиры отбывали в свои владения. И пустели их дома в пригороде Каруны.
Все это было Петру знакомо. Хотя Информаг не баловал читателя статьями своего корреспондента о событиях в далекой Гвиании, Петр старался как можно чаще путешествовать по стране. Особенно интересно было ездить вдвоем с Анджеем Войтовичем, польским корреспондентом, бродягой по натуре и ученым по складу ума. Войтович постоянно жил в соседней стране — в Богане, но нет-нет да и наведывался в Гвианию с планом очередного путешествия, изучив заранее справочники и путеводители. Обычно он останавливался у Петра.
Они встретились впервые год назад, Войтович, узнав адрес бюро Информага в посольстве, запросто явился к Петру и представился:
— Я — ваш сосед. Корреспондент Польского телеграфного агентства. Польский африканец или африканский поляк. Давайте дружить, коллега.
Глаза его, голубевшие за льдинками золотых очков, смеялись, и маленький, обожженный до красноты нос задорно морщился.
Он говорил по-русски очень правильно, с легким приятным акцентом, как говорят иногда в Прибалтике. И хотя он был явно намного старше Николаева, Петр почувствовал себя так, будто встретился со старым другом.
Потом он узнал, что Войтович уже больше десяти лет странствует по Африке, переезжает из одной страны в другую, а жена его — доцент Варшавского университета, где он, после войны демобилизовавшись из Войска Польского, преподавал историю, ни разу не приезжала к нему.
Он был маленький, сухонький, очень подвижный. Африканское солнце прокалило его насквозь, высушило, опалив кости и выдубив кожу.
Петру он напоминал одновременно Вольтера и Суворова.
Анджей Войтович органически не выносил покоя. Приехав в Луис, он два-три дня бродил по городу. Покупал новые, выпущенные в его отсутствие почтовые марки, изучал полки книжных магазинов. А потом вдруг как-нибудь во время обеда заводил разговор о том, что где-то в районе озера Чад есть целое поле гигантских глиняных горшков, врытых в землю, о происхождении которых никто из местных жителей ничего не знает.
— Мы тут совсем обюрократимся, — укоризненно и лукаво говорил он при этом Петру. — И ты хорош, журналист! Зарылся в бумаги, забыл про ветер странствий. А ведь как хорошо в саванне! Давай-ка все бросим и…
Устоять перед соблазном было трудно. И опять, в который раз, дорожная красная пыль отмечала их следы на просторах Гвиании.
Так было и теперь, когда они с Анджеем отправились в поездку вместе с бизнесменом французом Жаком Ювеленом на его зеленом «пежо» по всему северу страны.
Жака Ювелена в этих краях знали хорошо. И когда в отеле «Сентрал» Жак уверенно подошел прямо к портье, тот сразу же заулыбался:
— Опять в наши края, мистер Жак?
— На день-другой. Все по-старому?
— По-старому, — развел руками портье, широкоплечий и широколицый южанин. — Хотите остановиться в нашем отеле? Но у вас ведь знакомых — половина Кауны.
— Я не миллионер, — покачал головой Жак. — Да и друзья мои тоже. Лучше скажи-ка мне — шале свободно? То, где я обычно останавливаюсь…
— Минуточку.
Портье вышел в соседнюю комнату.
— Шале свободно, — сообщил он, вернувшись. — Но… один джентльмен… хотел бы с вами поговорить.
Жак удивленно вскинул голову.
— Со мною?
Портье казался смущенным.
— Да, сэр.
Ювелен пожал плечами.
— Может быть, кто-нибудь из бывших сослуживцев? — Он обернулся к своим спутникам: — Один момент, господа. Я сейчас.
Портье отступил, пропуская его за стойку, затем предупредительно открыл дверь, ведущую во внутренние помещения.
Петр и Анджей, устало облокотившись на конторку портье, равнодушно разглядывали холл отеля: после долгого пути сквозь саванну его холодный порядок казался отталкивающим. Жак появился минуты через две-три. Губы его были плотно сжаты, глаза смотрели жестко и зло. Но это длилось лишь мгновение. Он шумно вздохнул, с усилием улыбнулся в ответ на вопросительные взгляды Петра и Анджея.
— Так… ничего… Одна старая история с моим прежним бизнесом.
Он опять улыбнулся, уже более естественно, взял большой бронзовый ключ с деревянной грушей, протянутый ему портье, и кивнул: