За такие находки мародеры могли и подраться между собой, поэтому некоторые из них сбивались в группы. Другие уже приходили компаниями по несколько человек. Даже рейдеры и те не упускали шанса поковыряться в руинах Боулдер-Сити в поисках ценных вещей, разогнав остальных «старателей» или вовсе отобрав у них добычу.
Именно двое рейдеров, копаясь в развалинах сувенирной лавки, потревожили погребенное под камнями и щебнем тело – отодвинули в сторону, чтобы заглянуть под плиту. Один – лет тридцати, облаченный в шипастую металлическую броню – чуть не вскрикнул от удивления, когда «труп» неожиданно застонал.
– Что там у тебя? – встревожилась женщина, копошившаяся неподалеку.
– Да хер знает, – нахмурив украшенные грубым пирсингом брови, рейдер ткнул ботинком в тело легионера. Оно застонало снова. Вяло шевельнулось, черные ногти заскребли по бетонной плите.
– Эй, все сюда! – разнеслось над разрушенным городом. – По-моему, этот ублюдок еще живой.
Разумеется, они могли его просто прикончить. Даже больше – по всем законам логики и пустошей они были обязаны это сделать. Но когда тот, кто нашел выжившего, опустился на корточки и сжал покрепче нож, на его плечо легла рука.
– Стой, – велел ему тот, что был постарше. – Если он и правда живой… Ну-ка, пошевели его еще раз.
Меридис не сразу понял, что пришел в себя. Не понял, что выжил. Даже почувствовав, как его рывком перевернули на спину, увидев свет – настоящий дневной свет, а не вспышки, что плясали перед глазами, предвещая агонию, – он не понял, что все еще жив. Лишь когда ему на лицо полилась вода, смывая кровь и копоть, попадая в рот вместе с песком и пылью, он начал подозревать, что, кажется, в этот раз смерть обошла его стороной.
– Надо же, – раздался чужой голос прямо над ним, и нечто темное, массивное заслонило небо. – Дышит.
– И на кой он тебе сдался? – еще один голос, сбоку. – Воду еще переводить… Прирежь – и дело с концом. Он же из этих… Гребаный пидор в юбке, я ему сам рожу ботинком размозжу. Пусти.
– Не торопись. Постой.
Мердис попытался сглотнуть, но обожженное пересохшее горло болело слишком сильно, и постепенно возвращались ощущения в остальных частях тела. В, по всей видимости, сломанной руке. В ногах, на которых, кажется, вообще не осталось целой кожи. В голове, которая начала наливаться свинцовой болью изнутри. В спине, куда пришелся сокрушительный удар – скорее всего, прилетел осколок рушащейся стены…
– Эй, приятель, – чужая рука похлопала его по щеке. – Ты как? Говорить можешь?
С трудом выдохнув и снова втянув воздух в помятую грудную клетку, Меридис изо всех сил напрягся и просипел единственное, что пришло ему в голову:
– Аve¹.
Комментарий к I. Legio nomen mihi est. Глава 1 ¹ Одна из форм латинского приветствия.
========== Глава 2 ==========
Это оказалась какая-то неправильная война.
На первый взгляд вроде бы все было на своих местах: армейские брезентовые палатки в лагере «Маккаран», сухие, немного нервные приказы старших по званию, казенные харчи, хлипкая броня, неновые, но чистые, смазанные, очень редко заклинивающие стволы… И, конечно, противник.
Противник в лице многочисленной армии, выступающей под ободранными алыми знаменами. Подчиняющейся чуждой, непонятной, но жесткой и последовательной идеологии. Армии впечатляющей, подготовленной, дисциплинированной, каждый воин которой казался ему личным, кровным врагом.
И все-таки война оказалась неправильной. Она не приносила морального удовлетворения, не заставляла сердце заходиться в адреналиновом припадке, не оправдывала ожиданий. И пусть «разочарование» – слишком горькое слово, но он не мог подобрать другого и не раз ловил себя на том, что жалеет о подписанном год назад военном контракте с НКР.
Но все же сержант Питер Максвелл был на хорошем счету у армейского командования. Серьезный, собранный, ответственный, хладнокровный. Исполнительный – то есть не задающий лишних вопросов, не уточняющий и не обсуждающий приказы. В отличие от остального сброда, записавшегося добровольцами, он чтил устав, неукоснительно следовал указаниям и уже через несколько месяцев после поступления на службу получил первое заслуженное повышение.
Впрочем, и командование, и сам Максвелл знали: дело не столько в выслуге, сколько в том, что НКР в сражениях с Легионом продолжала терять людей. Командиры небольших отрядов, рвущиеся в бой, обычно гибли первыми. Им на смену приходили новые, иногда – совсем юная «зелень», толком ничего не умеющая, даже правильно держать винтовку. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Максвелл быстро обзавелся сержантскими погонами: в отличие от молодняка, он умело обращался со стрелковым оружием, а когда их группа осталась без командира, вывел остальных бойцов с территории, захваченной легионерами.
Да и возраст, вероятно, сыграл ему на руку. Не семнадцать-восемнадцать, как большинству новобранцев, а целых двадцать девять лет. Почти три десятка – а значит, и ум, и кое-какой опыт за плечами имеются.
Какой именно опыт – на этот счет сам Максвелл предпочитал не распространяться, да его никто и не спрашивал. Здесь, в Мохаве, у НКР был каждый человек на счету, и ни прошлое, ни личные мотивы добровольцев военное руководство не интересовали.
Если бы об этом спросили у самого Максвелла, он бы задумчиво почесал поросший светлой щетиной подбородок, пожал плечами и сказал бы, что зря. Потому что в пылу сражения именно личные качества каждого бойца зачастую играют решающую роль. Они определяют, будет ли он стоять до последнего или сбежит с позором, вытащит с поля боя раненого товарища или оставит его умирать. Такие вещи не интересовали командиров по той единственной причине, по которой сам Максвелл, положа руку на сердце, не смог бы объясниться НКР в любви. Из-за той поразительной, парадоксальной небрежности, с которой генералы бросали людей в военную мясорубку, при этом сохраняя участливое выражение лица.
Да, у Республики каждый человек был на счету – как ценная, важная единица пушечного мяса. Как один из десятка, формально способного выстоять против одного – одного-единственного – хорошо подготовленного бойца Легиона.
Даже пушки и те не всегда спасали. Сержант Максвелл лично видел, как поднимаются с земли вражеские ветераны с пробитой во многих местах броней. Как они берутся за свои клинки, а иногда и вовсе умирающие, истекающие кровью, идут в бой с голыми руками. И, черт возьми, уже будучи одной ногой в могиле, нередко умудряются прихватить с собой одного-другого врага. Одного-другого бойца Республики.
Ходили разные слухи. Развлекая себя байками у разведенных в бочках костров, солдаты НКР рассказывали друг другу, что под закрытыми масками легионеров скрываются не люди, а какие-нибудь мутанты.
Максвелл лично видел, что это не так.
Он своими руками срывал с их голов шлемы и платки, смотрел в спокойные мертвые лица воинов и ветеранов Легиона. Иногда – с ненавистью. Иногда – с недоумением. Они выглядели совсем нормальными, совсем обычными. Некоторым из них невозможно было дать больше лет, чем было ему самому в тот день, когда он поставил свою подпись под военным контрактом и попал в штурмовой отряд.
Казалось, штурмовой отряд – это именно то, что нужно. Идти напролом, сметая врага, нанося удар первыми, расчищая дорогу для остальных. На практике же выяснилось, что эта тактика едва ли не подчистую копировала тактику легата Джошуа Грэхема: измотать противника «расходным материалом», нанести удар «материалом» более ценным. Максвеллу это не нравилось. В конце концов, не затем он пошел на войну, чтобы умирать. Он пошел на нее, чтобы отнимать жизни у других. В надежде получить наконец то, к чему стремился всей душой – или тем сгустком неудовлетворенности, который уже много лет заменял ему душу.