Немного придя в себя, она выскользнула из уютных объятий, смущенно прошептала:
— Будем считать, господин Одижо, что вы вернули мне долг. Вы спасли мою жизнь взамен той, что спасла я несколько дней назад. Теперь… теперь вам нужно бежать.
— Бежать сейчас? — он посмотрел на нее с удивлением. — А что вы собираетесь делать с этим?
Одижо перевел взгляд на тело Лагарне.
— Я постараюсь разобраться. Сейчас найду Поля и Пьера. Мы что-нибудь придумаем. Я знаю, что могу рассчитывать на них.
Одижо помрачнел на мгновение.
Если бы он смог в свое время собрать вокруг себя по-настоящему преданных людей, все для него, возможно, обернулось бы по-другому.
Он засмеялся, стремясь скрыть охватившую его тоску.
— Насчет драгун… Я должен просить вашего прощения, графиня. Солдаты короля опустошают сейчас ваши винные запасы. Они собрались в одном из ваших погребов. И пьют там, присосавшись, как клещи, к бочкам.
— В погребе?? А как… как они туда попали? — она изумленно распахнула глаза.
— Это целиком моя вина.
Он к радости своей не находил в ее лице ни капли неудовольствия. Только удивление и легкую растерянность.
— Поняв, что положение может обостриться, я, сославшись на ваше распоряжение, попросил вашу кухарку выставить на столе в погребе кружек побольше. А потом… потом просто предложил драгунам выпить за ваше здоровье. Они согласились довольно быстро.
Он улыбнулся озорно:
— Прошу прощения, графиня, если они нанесут ущерб вашей коллекции вин. Обещаю восполнить ее при первой же возможности.
— Оставьте, — она махнула рукой. — Об этом ли сейчас думать?
Одижо снова взглянул на распростертое на полу конюшни тело.
— Стоило бы убрать его отсюда поскорее. Как только молодцы Лагарне очухаются, они станут искать своего капитана. Не хотелось бы, чтобы они обнаружили его здесь.
— Да, нужно поторопиться.
— Но теперь нам не удастся это сделать, — сказал Одижо, раздумывая. — Надо дождаться темноты. Ведь потребуется не только незаметно вынести тело через ворота, но пройти незамеченными мимо лагеря. Это будет непросто.
Она покачала головой:
— Нет. Надо спешить. Скажите, кто-нибудь мог видеть, как он вернулся?
— Не думаю.
— Но вы не можете быть в этом уверены?
— Конечно, нет. Двери в погреб по-прежнему отперты. Так что каждый из них вполне мог выйти… по малой нужде, например.
— Ясно.
Клементина прикрыла глаза. К горлу подкатила тошнота.
Неужели это она, дочь графа де Брассер, рассуждает сейчас о том, как вернее избавиться от тела? Во что она превратилась?
Одижо заметил, что она побледнела. Взял ее за руки.
— Идите к себе, — сказал снова мягко. — Идите. Вам нечего тут делать.
— Нет, — она подождала, пока отступит отвратительный спазм, потом снова заговорила. — Я знаю, как незаметно вынести тело за пределы замка. Я покажу. Но что делать с конем? Его нужно тоже увести. А вот это незаметно сделать навряд ли получится.
Когда чья-то фигура закрыла на мгновение проход, Клементина в испуге замерла. Облегченно выдохнула, увидев вошедших.
Подозвала движением руки. Конюхи подошли. Пьер присвистнул, окинув взглядом открывшуюся перед ними картину. Несколько секунд оба молчали, осмысливая происшедшее.
— Давно надо было, — буркнул, наконец, Поль. — Всех их надо отсюда гнать взашей.
— Сейчас я принесу мешок. Уберем эту падаль с глаз долой, — как будто даже весело проговорил Пьер.
Клементина поморщилась, передернула плечами. Ее знобило.
— Нам понадобится еще помощь, — сказала. — Нужно убрать тело Лагарне из замка. Один человек с этим не справится.
— Да, — согласился Одижо. — Только давайте обойдемся без ваших сторожевых псов, графиня.
Она взглянула на Одижо укоризненно:
— Ваша, сударь, неприязнь к господам де Ларошу и де Бриссаку мне понятна. Но теперь о ней стоило бы забыть.
Он покаянно прижал руку к груди.
— Простите, сударыня. Но я не доверился бы им в этой ситуации.
— И в самом деле, госпожа, — вмешался Поль, который до тех пор задумчиво разглядывал лежащее навзничь тело. — Давайте обойдемся в этом деле без чужаков. Как ни крути, а эти… господа… пришлые. Чужие и для нас всех, и для этой земли. Они слуги короля. И кто знает, что в этой ситуации придет им в голову? На чью сторону они встанут?
— Но кто тогда…
— А, — махнул рукой Поль, — да все деревни будут петь вам славу за смерть этого ублюдка. Вот хотя бы взять отца вашей горничной, Большого Жиля. Видели вы его? Он одним ударом быка наземь сшибает! И он никогда не откажется нам помочь… Или мельник… Да мало ли мужчин в ваших землях!
В конце концов, Клементине пришлось согласиться.
После недолгих переговоров роли были распределены.
Пьер и Большой Жиль взялись убрать за пределы замка тело Лагарне.
Поль, который возрастом и комплекцией более других был похож на капитана королевских драгунов, должен был вывести коня из замка. Не испытывая никакой неловкости, он влез в одежду капитана Лагарне и даже, приплясывая на месте, очень похоже изобразил его походку. Клементина взглянула на него неодобрительно, но промолчала. Она понимала, что не имеет права укорять его за шутовство. Никого из них. Ведь теперь слуги будут делать самую грязную, самую отвратительную работу. И рисковать — свободой и, может быть, даже жизнью.
Глава 20. Ужин
Спустя полчаса Клементина вернулась в свою комнату.
С облегчением упала на кровать. Все обошлось. Напряжение, так долго мешающее ей дышать, начало отпускать.
Клементина закрыла глаза, восстанавливала в памяти картины.
Вспомнила, в каком потрясении был Одижо, когда она привела его к подземному ходу. Обнял за плечи, долго смотрел ей в глаза. Потом произнес тихо:
— Клянусь, я никогда не воспользуюсь этим знанием во вред вам и вашему дому.
Она кивнула.
— Хорошо. Теперь уходите.
Он не ушел.
Проводил Пьера и вернулся.
— Я должен удостовериться, что все образуется. Потом, обещаю, я исчезну, и вы меня больше не увидите.
Клементина кивнула — только чтобы показать, что услышала.
Она уже и не знала, радуют ее эти слова или огорчают. С Одижо, как это ни страшно ей было признавать, в ее жизнь кроме тревоги, от которой она, разумеется, мечтала избавиться, наконец, вошла привычная с детства доброта и простосердечность. В нем была та самая простота провинциала, которая в значительной степени была свойственна и ей. Для Одижо, — по крайней мере, Клементине стало так казаться, — всякое слово имело единственный, самый главный, образующий смысл. Для него все было очевидно. За мыслью всегда следовало действие, за поступком — воздаяние.
Его неожиданное признание тогда смутило ее.
Она спросила его, уверен ли он в выбранном им пути.
Он ответил:
— Однажды, поняв, какую силу привел в движение, я готов был отступить. Но побоялся. Испугался, что эту перемену убеждений сочтут предательством.
Он сказал тогда это так просто и легко, что она не могла ему не поверить. Подумала только: "Филипп никогда и ни за что не признался бы, что чего-то боится. Не только не выговорил. Не рискнул бы подумать. Нашел бы тысячу других причин и объяснений, но только не страх — не обычный, человеческий страх".
На ум тут же пришли слова другого человека, того, о ком она и вспоминать не желала — Мориньера.
Будто снова услышала, как тот сказал спокойно, когда в смятении рассказывала она ему о преследующих ее кошмарах: "Ничего никогда не боятся — только глупцы".
Ответила Одижо после некоторой паузы:
— А разве идти против своих убеждений — не худшее из предательств?
Он взглянул на нее задумчиво. Промолчал.
Все закончилось, слава Богу. Все утряслось.
Но она никогда не забудет, как испугалась, когда полдня проведшие в сумраке погреба солдаты вдруг высыпали толпой во двор.