Это представление укоренилось в нем с детства, с послевоенного, голодного, оборванного детства, с мечты о целой буханке хлеба, которую можно съесть сразу, в один присест. Это была недосягаемая мечта маленького Володьки Сидельникова, сына вятских колхозников, получавших за свой тяжелый труд на земле одни только символические палочки в трудоденной ведомости. «Горе в опорках ходит» — любила говаривать его мать, и, побывав в городе, с восторженной завистью рассказывала, какие там благополучные бабы: «Ходят в дорогих польтах, с чернобурками, с накрашенными губами». А Володькина мать, сколько он ее помнил, ходила в стоптанных армейских ботинках, старенькой юбчонке и ватнике, насквозь пропахшем коровьим молоком, прелым сеном и навозом. Так и ушла она, молодая еще, из жизни, не испытав на своих плечах прелести дорогого пальто с чернобуркой. Теперь, будь она жива, как Володька разодел бы ее! Во все лучшее, что можно достать в магазинах! Он тяжело и больна жалел о том, что не в силах этого сделать. И чем больший достаток входил в его дом, тем чаще и надсаднее ныло сердце, когда он думал о матери. Хоть бы одним глазком глянула, порадовалась цветному телевизору (она и черно-белого-то никогда не видала), просторному холодильнику, мотоциклу с коляской, полному шкафу всякого добра, коврам и прочим достаткам семьи рядового лесоруба и медицинской сестры.
Обо всем этом часто думал Володя Сидельников, вспоминая прожитые годы, свою вятскую деревеньку и тоскливую, сирую в ней жизнь после войны. Взрослея, он понимал, конечно, что никакие блага не могут застраховать человека от случайных бед. Но давно и прочно укоренившееся в нем деревенское представление о человеческом горе, которое «ходит в опорках», нет-нет и выказывало себя…
Зал вагона-ресторана был почти пуст, что очень Володю удивило и обрадовало — обычно, когда едешь в отпуск, не пробиться сюда. В январе, оказывается, совсем другое дело — не сезон…
Он жестом подозвал официанта.
— Водкой не торгуем, — отчеканил парень. — Не положено.
И может именно поэтому ему вдруг захотелось водки, как, может, никогда в жизни не хотелось.
— Принеси бутылку. Сделай, приятель, — жалобно попросил Володя и сам удивился, откуда взялся у него такой тон. — Вот уж чего никогда не приходилось лесорубу Сидельникову, так это унижаться. Однако вырвалось, и, самое удивительное — подействовало.
— Выясню у директора, — пообещал официант, удаляясь.
— Белой нет, — тихо сообщил официант через минуту, наклоняясь к Сидельникову. — Нашли бутылку коньяка. Но дорогой… У нас большая наценка.
— Какой разговор?! — Володя хлопнул себя по боковым карманам. — Тащи!
Официант поставил на стол бутылку, накрытую салфеткой, заботливо сдвинул оконную занавеску и удалился.
…Вскоре он принес счет и сказал, что ресторан закрывается.
— Как закрывается? — Володя удивился. — Еще только без пятнадцати девять…
— В девять закрывается. Мы ведь тоже люди. С пяти утра на ногах, — пожаловался парень заученно.
— Время как пролетело…
Володя полез в карман за деньгами.
Вдруг он вспомнил свою таинственную соседку, попросил:
— Можно бутылку вина? — тихо спросил Володя.
— На вынос не торгуем. — Парень вновь был строг и недоступен. — И вообще: вам на сегодня достаточно.
— Ну что ты, друг! — засмеялся Володя. — Мне ведра мало, а тут — бутылка!
— Ничего не знаю. Просите у директора. Володя хотел было попросить еще, но вдруг не стал. Вот не стал, и все. Володя пошел к директору. Тот, не отрываясь от дела, выслушал, молча поднялся и снял с витрины бутылку хорошего марочного вина.
— И пять шоколадок.
Директор отсчитал пять шоколадок.
— Вот это деловой разговор. — Володе был симпатичен директор. — А то базарят по мелочам: положено, не положено. Все положено, что положено. Верно я говорю?
— Верно, как в церкви, — снисходительно улыбнулся директор. — Приходи утром поправлять здоровье.
— Я здоров, — слегка обиделся Володя. — А утром буду далеко. Мне через два часа — на выход с вещами.
— Успеха. — И задвигал костяшками счет.
— Наобедался? — спросила проводница, когда он возник на пороге ее служебки. Задубевшие, в ссадинах и порезах, пальцы ее по-прежнему перебирали спицы: она довязывала носок.
— Ну и даешь ты, мать! — удивился Володя такой производительности. Он выставил на стол бутылку, положил шоколадки. — Угощайся. Как хоть тебя звать-величать?
— Татьяной Архиповной, — ответила проводница, бросив мимолетный взгляд на угощенья. — А тебя как?