А Малявке как бы только этого и надо было: увидев эту его мучительную улыбку и беспомощный взмах рукой, она в ответ счастливо улыбнулась, потом решительно тряхнула головой и тут же исчезла.
Кирилл без сил откинулся назад, на подушку, и в этой позе пролежал столько, сколько было нужно, чтобы привести опять захороводившие мысли в порядок. Потом машинально, но уже без жеста отчаяния, провел рукой по лбу. Лоб был влажный и горячий. «Температура, — подумал он. — Никак не меньше тридцати восьми». И еще подумал он вдруг со слабо ворохнувшимся интересом, как назовет его сейчас Малявка, когда заявится после этой своей сногсшибательной разведки сюда, к нему в палату, во всем своем мальчишеском великолепии: «Кириллом» или «товарищем лейтенантом»? А что заявится, не сомневался. Эта Малявка сам черт, теперь от своего не отступится ни за что, пойдет на пролом до последнего, раз не побоялась карабкаться по голой стене. Так как же все-таки она его сейчас назовет, когда войдет и уставится на него, как на икону? Интересно, интересно. Если «Кириллом», решил он, рана заживет быстрее и через недельку-другую он сделает Полине Осиповне на прощанье ручкой и — снова туда, в небо, за штурвал самолета, который он из рук уж больше никогда не выпустит. Но на «Кирилла», пожалуй, она не отважится, пороху не хватит, несмотря на всю ее отчаянность и безрассудство, а опять, посутулив свои худенькие плечи и остановившись нерешительно где-нибудь у самых дверей, не ближе, ограничится строго уставным — товарищем лейтенантом. И это будет скучно и уныло, как вот этот фикус в кадке, чего-то нового в их отношения, понятно, не внесет и все у них пойдет по-старому, как раньше, через пень-колоду. А может, и отважится, назовет по имени, разве заранее скажешь? Соберется вдруг с духом, задерет повыше свой крохотный, только что измазанный об оконное стекло нос и выпалит, как это она одна умеет на аэродроме: «Вот и я, Кирилл! Не ожидал?» Да еще добавит что-нибудь такое, что хоть стой, хоть падай. Например, насчет совместного полета в следующий раз. Она ведь оружейница, а стрелять — дело не такое уж хитрое, стрелок из нее наверняка получится хоть куда. Возьмет и скажет: «Давай-ка, Кирилл, отныне летать вместе, а то без меня, я вижу, у тебя ни черта не получается». Скажет — и все, у нее ведь не задержится, на то она и Малявка. И Кирилл, на миг представив себе эту картину так ярко и живописно, вдруг заулыбался во все лицо, оживленно заворочался на койке и снова провел здоровой рукой по лбу, только на этот раз не отереть пот, а чтобы пригладить свалявшиеся волосы. Но поймав затем себя на мысли, что он, судя по всему, оказывается, вовсе не против ее вторжения, хотя надо было бы быть против, больше того, законопатить дверь и ни под каким видом ее, этого дьяволенка, сюда не впускать, быстренько согнал с лица эту опасную улыбку и настороженно покосился на дверь.
За дверью в этот миг послышались шаги. Шаги были ее, Малявки, это он понял сразу, Полина Осиповна ходила не так, и тут же почувствовал, как туго подрагивавшие губы его снова, по мере приближения этих шагов, начали складываться в предательской улыбке, и он, чтобы не выдать себя и не дать ей, чего доброго, вообразить, будто он ее тут ждал, да еще с нетерпеливым любопытством, как если бы на ней сошелся свет клином, поглубже, до самого подбородка, зарылся в одеяло и крепко зажмурил глаза. И вовремя: дверь тут же скрипнула, и она вошла и с ходу, прямо от порога, точно боялась опоздать, выпалила голосом, секущимся от возбуждения:
— Вот и я, Кирилл. Здравствуй!