Рассказчик пьяно икнул, и ухмыльнулся довольной улыбкой человека, справившегося с трудной задачей. Взял бутыль, взболтнул ее и припал к тонкому горлышку. Утерев рукавом губы, продолжил:
"Ну и какая спрашивается ему разница - кто его к перевалочному пункту в Лимбе* от.. отттт .. оттранспортирует - еще одна довольная улыбка - экскорт ангельский птичье пернатый или наш надежный сероводородный дредноут?
Ну да, удобств там, антиперегрузочных излишеств всяких у нас не водится. Нету!"
Тут оратор широко развел руки сверху вниз и одновременно скрестив ноги, издал губами чмокающий звук. Видимо, этот гимнастический этюд должен был показать всю глубину снисходительного презрения, испытываемого говорящим ко всяческой бесполезной роскоши.
"И облачной лебяжей перинки никто подстилать не будет... Зато и простатит с геморроем ни в жисть не возьмет... Да и куда им - против бурбуляторов Эль -19 и сухих инфракрасных инжекторов К-144. В просторечии именуемых котлами и сковородками.... Ну да, ну не пред-наз-на-ча-лись они поначалу для пас-са-жиро-пере-возок. - рационализация по разбиению сложных слов на слоги оправдывала себя блестяще - Ну так на то она и душа человеческая, она ко всему приспособиться и привыкнуть может.
Лицензии у нас, понимаешь, нет! Да, нет этой чертовой лицензии! Так на то мы и ... эти... самые...как их...."
И в той же степени, в какой пьянел странный визитер, в той же пропорции росло беспокойство Степана Степановича от услышанного. Конечно, вначале он принял пассажи гостя за следствие вульгарной алкогольной интоксикации. Но по мере того, как продолжала литься речь повествователя, облик заморского гостя менялся. Удлинились и покрылись странными морщинами уши. Выгнулись в обратную сторону колени. И, самое неприятное, - на голове обозначились короткие, но от того не менее жуткие, рога.
Стаканыч потряс головой. Не помогло. Вызвал в голове такой родной, такой милый голос своей дражайшей половины: "Вот ведь пропойца - допился уже до чертиков!" И это не сработало!
Ужас стаей ледяных рыбешек заскользил по жилам, разлагая этиловый спирт в крови, избавляя мозг от паров винных почище огуречного рассола.
А собутыльник все не унимался:
"И ты представляешь - эта новомодная х..хе.. ксе-но-ка-ме-ра, будь она не ладна, гаркнулась медным тазом, прямо со всем содержимым. А у меня через три часа - ау-ди-ен-ция . У Самого!" Глаза говорящего сжались в узенькие угрожающие щелки. Стаканычу показалось, что вот-вот - и из них полыхнет синее адское пламя.
"И я, рыцарь ордена Мухи, не могу предстать перед Сиятельнейшим с пустыми руками! Клянусь бронзой своих чресел - он бухнул кулаком в грудь с силой, способной, казалось, свалить с ног быка. Звук, во всяком случае, был таким, какой бывает от удара, наносимого техническим работником заштатного театра кирпичом о лист оцинковки, с целью имитации грома небесного.-
Я наполню эту лохань, даже если чью-то душу мне придется вытряхнуть из жалкого мешка с костями самолично."
И демон (теперь уже Степан Степанович не сомневался в родовой принадлежности существа, пребывавшему в такой опаснейшей близости к нему) решительно поднял штуковину низринувшуюся сверху.
Мысли Степаныча уподобились вдруг золотым рыбкам в прозрачной воде аквариума. Однажды Алешка пытался схватить одно из таких созданий, когда они всей семьей были в гостях у двоюродной сестры супруги, Алевтины. Рыбка, ограниченная стеклом своего тесного пристанища, не могла уплыть в место, недосягаемое для неумолимо приближавшейся детской руки. Однако, всякий раз, когда пальцы уже, казалось, сомкнулись вокруг чешуйчатого тельца, обитательница вод делала почти неуловимое движение плавниками и хвостом, и - плюм - оказывалась в нескольких сантиметрах левее, правее или выше опасного места.
Несмотря на скользкую неуловимость умственных субстанций, так быстро Степаныч не соображал уже лет десять...
Внезапно охрипшим и, на удивленье, почти трезвым голосом Степаныч выдавил из себя :
"Ты это... чего... Ты... не балуй !"
Всё это он произносил, лихорадочно, стараясь делать это как можно незаметней для адского отродья, нашаривая рукой за спиной нечто, способное сообщить человеческой руке нужный вес и твердость. Предметов оказалось поразительно много, но все они не отвечали сиюминутным запросам Степана Степановича. Под пальцами шуршали обертки ирисок, жалостливо хрустели обрывки фольги, извиняющимися кругляшами проскальзывали пивные пробки. И, когда надежда уже почти покинула грешную душу, ладонь обжег своим шершавым прикосновением полноценный, практически идеальный в своей природной естественности, булыжник. Поплотнее обхватив "оружие пролетариата", Степаныч дождался пока враг приблизится на расстояние верного удара, машинально отметил мерзкую вонь, исходящую от супостата - и что было силы впечатал камень в ненавистный висок.