— По машинам! — выкрикнул он привычную команду. — Юля — в кабину.
Сам он решил вскочить на подножку, поскольку с нее он может ориентировать водителя, чтоб ненароком не наскочить на немцев и выйти из города в направлении колонны штаба полка.
— Давай, давай! — поторапливал он электромеханика, севшего за руль.
Машина пошла, и в эту минуту Алексей почувствовал резкий удар в спину. Он оглянулся, решив, что свалилась на него чугунная створка ворот, и вдруг увидел синий язычок пламени у стены собора: «Автоматчик!»
Алексей схватился за карабин, но он почему-то выскользнул у него из рук, и седая скала стала крениться, всей своей массой обрушиваясь на него. Стало совсем темно. Он взмахнул рукой, чтоб ухватиться за что-нибудь и не упасть… Издалека, как из темной глубины ущелья, до него донесся очень знакомый голос, который звал, хотел спасти и угасал, тревожа душу:
— Крошка! Кро-ошка!..
СТОЯНКА В КАПОШВАРЕ
1
Мы остановились на окраине поселка, позади деревянного особняка, похожего издали на старинный сундучок, и Черепаха, выключив зажигание, положил руки на баранку:
— Приихалы!
С минуту мы не выходили из кабины, разглядывая сквозь смотровое стекло островерхие крыши домов, припорошенные легким снежком, с трудом веря, что добрались до нового места дислокации и все страхи уже позади…
Старый, обшарпанный «ГАЗ-3а» еле тянул, и если бы не накатанное шоссе от Балатона до Капошвара, загорать бы нам на дороге или тащиться на буксире у попутного тягача. Но Микола Черепаха не отрывал руки от рычага коробки передач и словно толкал машину силой. Давно пора сдать ее на слом, перемонтировать рацию на новую машину, но очередь до нас еще не дошла.
— Всё, Микола! Будем разворачиваться.
— Тогда — хай живе кто с которою, я со своей Хведорою, — проговорил он и выбрался из кабины.
Радисты уже вытягивали из такелажного ящика трубчатые колена выносной антенны, раскладывали их по порядку, а Репнин трамбовал промерзлую землю каблуками сапог, готовя «пятачок» под основание мачты.
— Здесь, товарищ старшина? — спросил он для страховки.
— Здесь, — кивнул я, зная верный глаз старшего радиста, который уже рассчитал расстояние мачты от машины, чтоб соединительный провод не провисал и не натягивался струной…
Смонтировав мачту, хлопцы подняли ее над землей, придерживая с трех сторон оттяжками, и когда она выровнялась, я подал команду:
— Крепи!
На железных колышках, вбитых в землю, радисты замотали концы оттяжек — и выносная антенна стала похожа на блестящую стрелу, нацеленную в небо…
Репнин стянул брезент с приемопередатчика, установленного у передней стенки кузова, подключил питание и, как дятел в дупле, застучал радиотелеграфным ключом. Вся эта операция была давно нами отработана и заняла не более пяти минут, а мне, как начальнику рации, надо было еще позаботиться о постое и составить график дежурств.
— Ну что, хлопцы, будем размещаться?
— Побачьте, товарищ старшина, — подтолкнул меня локтем Черепаха. — Она усё стоит!
— Кто стоит?
— Да вон — на крыльце!
Я увидел в раскрытых дверях особняка женщину, которая с откровенным любопытством смотрела на нас.
— Ну-ка, Марат Ильич, узнай, не примет ли она на постой нашу команду?
— Есть узнать! — козырнул Уваров и, перешагивая через грядки, едва прикрытые снежком, направился прямо к особняку…
— Марат Ильич добьется! Он уж и по-мадьярски начал балакать, — сказал один из радистов, глядя вслед посыльному.
А, бывало, подсмеивались над ним: «Нерадивый!» Сколько ни натаскивали его в эфире, радиста-слухача из него не вышло. Хоть Уваров и закончил школу радиотелеграфистов, прошел у нас стажировку, но принимать на слух, с эфира, так и не научился: не хватило ни способностей, ни характера, чтоб проникнуть в этот «шестой океан», где никогда не бывает штиля. В разноголосице сигналов не мог он отыскать свои позывные, терял волну. Немного помучившись, мы махнули на него рукой: пусть идет в телефонисты.
— Задумчатый он какой-то, — докладывал о новичке старший радист Репнин.
— Задумчатый? — переспросил начальник связи. — Так куда ж его теперь?
— Может, на коммутатор?
— Не-ет, там задумчатые не пройдут! — сказал начальник связи и оставил его у нас посыльным.
Марат Ильич спал на такелажном ящике, чтобы в любое время дежурный радист мог поднять его и послать в штаб с радиограммой. И часто среди ночи его толкали в бок: «Подъем!»