Но Марат Ильич не спешил: старательно нанизывал на ремень подсумки, подпоясывался, тщательно расправлял складки гимнастерки, закидывал за спину карабин и, протерев кулаком глаза, осторожно сходил с лесенки. Шел не торопясь, и только когда скрывался из глаз, прибавлял шагу.
Бритоголовый, с тонкой шеей, которую воротничок гимнастерки не беспокоил ни с какой стороны, он ходил с напускной важностью, считая себя равноправным членом экипажа, и забавлял старослужащих. Видавшие виды солдаты, подогревая в нем ревнивое самолюбие, стали звать посыльного по имени и отчеству, а он не чувствовал в этом никакого подвоха.
Потешались над Уваровым до той поры, пока мы не пересекли границу.
Толпы людей останавливали нас на дорогах, забрасывали машину цветами, что-то горячо говорили, жестикулируя, стараясь, чтобы мы поняли их… Мы видели, что простые люди рады нам, воинам-освободителям, но понять до конца, что они говорили, не могли и только улыбались в ответ. А Марат Ильич на лету схватывал слова и фразы, как-то расшифровывал их и пускал в обиход. В Румынии он «заговорил» по-румынски, в Болгарии — по-болгарски, в Сербии — по-сербски, а мы только разводили руками: откуда это у него?..
Дотошный Репнин все пытал Марата Ильича, не кончил ли тот курсы военных переводчиков вместо школы радистов? Не перепутал ли пункт назначения?
Уваров пожимал плечами:
— Надо внимательно прислушиваться к чужому языку — и тогда все поймешь…
— И мы не глухие! — парировал старший радист. — Да вот не можем схватить ни одного слова… Что-то тут не так, парень.
Но вскоре привыкли к мысли, что должен же быть у человека какой-то талант. Если уж он больше ничего не может, так пусть хоть говорит на разных языках. Всё — дело! А для нас это находка…
И стал наш посыльный еще толмачом и квартирьером. Потешаться над ним перестали.
2
Мария Андич, как представил ее нам Марат Ильич, провела нас в просторную комнату, а потом распахнула дверь в спальню и жестом полновластной хозяйки предложила войти. Мы увидели высокие полированные кровати под белоснежными покрывалами, тахту у глухой стены, ночной светильник на тумбочке в виде игрушечного домика в два окна — и столпились у входа, не решаясь переступить порог этой обители, где все дышало забытым нами домашним уютом и чистотой.
— По-ожалте! — сказала Мария и выжидающе посмотрела на меня.
— Давайте, хлопцы, снимем сапоги и оставим их в прихожей, а?
— Ось це дило! — поддержал меня Черепаха, поглядывая украдкой на паркетный пол, где мы уже успели оставить заметные следы.
Постукивая каблуками, стали стягивать набрякшие от сырого снега сапоги, устанавливать их в ряд у входа.
Мария принесла пять пар шлепанцев и разложила их у порога.
— Хорошо? — спросила она.
— Спасибо! — ответил я, разглядывая тапочки, похожие на парусники, которые мы в детстве вырезали из коры и пускали по весенним канавам.
Были они разных расцветок — кому какой цвет по душе, и радисты стали примерять их на босу ногу.
— Виткиля таки гарны да малэни штучки? — подивился Черепаха, с трудом просовывая пальцы под коричневый ободок. — От Европа!..
— Ну ка-ак? — взяла его под локоть Мария.
— Гарна штука лисипед! — засмеялся Микола и зашагал на месте, высоко задирая ноги.
— Что такое «лисипед»? — спросила хозяйка.
Как бы ухватившись за руль, Черепаха изобразил велосипед и, басисто прогудев, двинулся вперед: «Ду-ду!..»
— О-о! — воскликнула Мария. — Понимай! Хо-орошо…
— А она трохи балакает по-нашему, — сказал Черепаха, когда мы вошли в комнату. — Шо будэ робыть наш Марат Ильич?
— Вот и хорошо, — сказал я. — Теперь запомните, где что лежит: все должно оставаться на своем месте!.. Не курить, не сорить. Соблюдать чистоту и порядок…
— Ясное дело! — заговорили радисты. — А спать на кроватях или на полу?
— Только на кроватях!
— Дотронуться до них страшно, — сказал Репнин. — Одеяло, как перина, и пуховая подушка…
— Разговорчики! — прервал я его. — А продукты хозяйке передали?
— Я ей все передал, — ответил Марат Ильич. — И она нам накрывает стол в смежной комнате…
Мария пригласила к столу: на газете грудой лежала картошка в мундире, рядом — брусок свиного сала и хлеб, нарезанный большими толстыми ломтями. Ни ножа, ни вилки…
— По-ожальте сю-уда!..
Радисты расселись по обе стороны стола и приступили было к еде, разбирая куски хлеба. Я уловил усмешку в глазах хозяйки и остановил ребят: