— Подождите, хлопцы!.. Ты, Марат Ильич, скажи ей, чтоб она накрыла стол как полагается. А завтра мы обойдемся без ее услуг — заработает наша кухня.
Марат Ильич наморщил лоб, но Мария все поняла и стала убирать со стола солдатский провиант, выданный нам старшиной роты еще под Балатоном.
Наступила какая-то неловкая тишина, в которой отчетливо слышались и шаги Марии Андич, и звяканье кухонной посуды за стеной.
— Зря вы это, товарищ старшина, — сказал насупившись Репнин. — Поели бы да на боковую. Время-то идет.
— Вы что, не понимаете?..
— Понимаем! — откликнулись радисты. — Но как бы хуже не было…
Не глядя на нас, Мария накрыла стол белоснежной скатертью и снова ушла на кухню.
— Тю-у! — присвистнул Черепаха и укоризненно посмотрел на меня. — Вы чуете, що она вытворяе?
— Ничего, Микола. Мы же — интеллигенция полка!
— Интеллигенция — это вон Марат Ильич, — заговорил наш тихоня Чуев и покраснел.
— А нам бы гроши да харчи хороши!.. — поддержал его Черепаха.
— Тихо, братья-славяне! Мы ж не лыком шиты. Подручные Геббельса здесь про нас черт-те что, наверное, наговорили.
— Полытика! — поднял палец Микола и быстро спрятал руку, когда Мария Андич вошла с подносом, на котором позолоченными ободками сверкали фарфоровые тарелки. Она стала сервировать стол на пять персон, раскладывая тарелки, вилки, ножи.
— Товарищ старшина, — зашептал Репнин, когда Мария снова удалилась на кухню. — Я забыл, как вилку держать…
Ребята прыснули, но тут же приутихли, заслышав шаги хозяйки.
— Это, — сказала Мария, снимая с подноса большое блюдо, — ка-артофэль по-рюски.
Под тонким слоем сметаны мы разглядели мелко нарезанный картофель, кружочки тушеной американской колбасы (наш НЗ) и три селедки…
Такого «картофеля по-русски» никто из нас не едал — и мы не знали, как приступиться к этому блюду, не нарушив этикета. А Мария стояла в дверях, следила за каждым нашим жестом…
— Марат Ильич, как будет по-венгерски «большое спасибо»?
— Кёсёнём сэпэн!
— А как сказать: «Всего хорошего»?
— Минден йот!
— Так вот, — обратился я к хозяйке. — За ужин — кёсёнём сэпэн! И — минден йот, госпожа Андич!
— Минден йот! — ответила она, улыбнувшись. — Спокоен ночь!
— Спокойной ночи! — хором ответили мы и облегченно вздохнули.
3
Я откинул пуховое одеяло к стене, вытер со лба пот и сел, свесив ноги с высокого ложа. Рядом, на тумбочке, стоял ночник: в «избушке» горели все окна, а ее фарфоровые стены излучали молочно-белый, какой-то задумчивый свет…
Было душно. У противоположной стены, на такой же кровати, маялся Репнин. Одеяло сползло на пол, подушка откинута в угол, а сам он разбросав руки, лежал на пружинном матрасе по диагонали и стонал.
Третья кровать была пуста: Марат Ильич, видимо, ушел на рацию, перебрался на свой такелажный ящик.
Тахту занял Чуев. Он лежал в одних трусах, отбросив пуховое одеяло к ногам. У тахты, поперек комнаты, на голом полу растянулся Черепаха. Он лежал, прижавшись виском к распластанным ладоням, и сладко посапывал…
Я встал, подобрал одеяло Репнина, положил его в кресло и подошел к Черепахе — предложить ему перебраться на кровать, которую оставил Марат Ильич.
Почувствовав рядом мое присутствие, Микола повернулся, лег на спину и открыл глаза.
— Що таке, товарищ старшина?
— Ты почему тут лежишь, Черепаха?
— Так я ж к тахте не приучен! — Микола поднялся, подтянув к подбородку колени. — И зараз пийду на рацию: щось у Короткова движок барахлит.
В спальне мы остались втроем. Репнин все вздыхал и крутился на высоком матрасе, как вьюн на горячей сковороде: наверно, видел дурной сон. Чуева не было слышно.
Отбросив подушку, я снова лег в кровать и, закинув за голову руки, стал смотреть в потолок. Ни одной трещинки не было на нем — не за что зацепиться глазу, — и только матовый свет широкой волной катился по этому ровному полю, напоминая заснеженную степь, по которой бежала легкая поземка…
На рации заработал движок. Я прислушался — никаких перебоев в моторе. Схитрил Микола: наверно, завалится спать в кабине, как бывало на коротких стоянках…
Движок утих, я услышал шаги, а через минуту — приглушенные голоса, кажется, Марата Ильича и Черепахи. Связисты подошли к крыльцу, присели на ступеньку.
«Может, мне подменить Короткова и самому сесть за ключ? Ведь все равно не уснешь, только измучишься — и днем будешь ходить как вареный. А после смены сработает рефлекс и тогда — хоть на пуху, хоть на гвоздях…»