— Смотри-ка! Вы уж акклиматизировались тут…
Каменный полутораэтажный дом стоял на самом взгорье, на перекрестке улиц, одна из которых круто уходила под уклон, а другая как бы образовала крестовину наверху и тянулась вдоль Бургасского залива. Невысокий частокол огораживал двор, закрывая доступ посторонним, и ровный пятачок земли как нельзя лучше подходил под установку рации. Мы уже стояли здесь целую неделю и держали стабильную связь с батальонами. За три дня, которые я провел в командировке, никакого ЧП не произошло, но вот… рояль! Я подошел к нему и выбил одним пальцем на клавишах традиционную двойку: «Я на горку шла». Звук был чистый, глубокий и какой-то таинственный.
— Жаль оставлять инструмент под открытым небом. Надо бы его поставить к вашим — как их, Радовым, что ли?
— Да, да, к Радовым! — хором отозвались связисты. — Мы вот после ужина соберемся и втащим к ним этого беккера…
— Но сначала надо разведать. Кто пойдет?
Солдаты стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— Может, Вольного пошлем?
— Спит, — сказали ребята, — с ночной смены он. А то бы — ясное дело — его! Он вон как играл, по клавишам прохаживался!..
Я спустился на несколько ступенек вниз, в прохладную прихожую, и постучал в дверь.
— Моля ви, влэзтэ! — послышалось в ответ.
Переступив порог, я увидел черноволосую девушку, которая поднялась из-за стола и вопросительно смотрела на меня.
— Мы хотим, — сказал я, — поставить на некоторое время к вам рояль, — и показал рукой на улицу, выискивая в просвет окна инструмент.
— Рояль?
— Да, да — рояль! — я оглядел просторную комнату, прикидывая, куда поставить его. Обстановка действительно была скромная: стояли в комнате стол, кровать и шифоньер.
— Русские солдаты, — объяснял я, — хотят внести к вам на время рояль. Жалко его оставлять на улице.
Она посмотрела на меня внимательным взглядом, словно пыталась вспомнить, когда и где мы встречались раньше, до этой вот минуты. Потом провели рукой по черным, густым волосам и, словно придя в себя, облегченно воскликнула:
— Лепо! Лепо! Музыка — это оч-чень харашо!
В комнате стоял полумрак, а в ее глазах, под тенью ресниц, вспыхивали живые огоньки, которые поразили меня, и я, сказав уже «до виждане», все не мог стронуться с места.
— Моля, седнете! — сказала она, указывая на стул.
Но задерживаться дольше мне казалось бестактным, и, сославшись на неотложные дела, я откланялся и вышел из комнаты.
Вечером снова заглянул к своим радистам — проверить связь и заодно посмотреть, перенесли рояль к Радовым или нет.
Связь с батальонами была стабильна, помех в эфире не было, и я присел вместе с солдатами, свободными от дежурства, на длинную подножку трофейной радиостанции. Она служила каютой для отдыха радистов, идущих в ночную смену.
— Ну, как дела?
— Отлично, товарищ старшина. «Беккера» унесли к Радовым. Слышите?..
Ивана перебирала клавиши и нараспев, под импровизированную музыку, произносила удивительные, звонкие слова:
— Стихи Христо Ботева, — сказал я. — Кто видел, как несли его портрет рядом с портретом Димитрова? Тогда у них была демонстрация…
— Все видели, — заговорили радисты. — Бородатый, а молодой…
Устами Иваны Радовой Христо Ботев рассказывал о хайдуцких кострах на Балканах, о мужестве болгарских партизан — в стихах сливались воедино и картины волшебных ночей, и звон оружия, и огонь костров, и глубокая человеческая грусть. Так мог говорить только настоящий поэт, и его горячие слова вызывали щемящее беспокойство в душе.
— В жизни не читал стихов, — сказал электромеханик, — не люблю. А тут прямо за душу взяли.
Звуки то разгорались, то гасли, словно огонь костра. Мы видели силуэты гор и над ними — звезды, которые перемигивались между собой: точка-тире-точка. И небо казалось живым, осмысленным, где происходили тоже великие события, хотя и далекие от земли…
— Заводи! — крикнул радист из кабины.
— Вот, копнуло его! — проворчал электромеханик, нехотя поднимаясь с подножки трофейной машины.
— Да я — мигом! — понял радист. — Поверка связи.
Заработал движок — и схлынули картины далеких хайдуцких костров.
— Ну, что ж, братцы, пора по местам…
Проходя мимо окон Радовых, я заглянул поверх занавесок в комнату и увидел Иву. Свет от настенного бра падал на ее лоб, вычерчивая строгий овал девичьего лица. Я отошел к воротам, но так, чтобы все-таки видеть сбоку, между занавесок, лицо девушки.