Пограничники бежали вдоль колеи, пригнувшись к земле так, словно несли на спине тяжелый груз, и исчезали в зоне оборонительных сооружений заставы. Замыкающий Ахмет Авгаев споткнулся и упал, и его фуражка откатилась в сторону. На песчаной бровке обочины темнел затылок Ахмета. Солдат лежал, раскинув руки, и не двигался.
«А ведь Ахмет должен был идти в отпуск», — вспомнил вдруг Полынин.
Лейтенант Ветчинкин послал последнюю группу бойцов в оборону и, обернувшись, увидел радиста.
— Немедленно на рацию! — крикнул он Полынину и, вырвав из кобуры пистолет, присоединился к группе бойцов, которые распластались на земле по ту сторону «коридора».
Приказ лейтенанта показался Полынину жестоким и ничем не оправданным. Перейти через дорогу невозможно. Это равносильно тому, как если бы тебя подвели к краю пропасти и сказали: прыгай!
Он еще не знал, что на войне многие приказы будут жестоки, но их придется выполнять…
Каким-то чудом перебежав дорогу и вынырнув прямо из-под огня, на Полынина наткнулся политрук Лепешкин: «Как? Ты разве не на рации?..»
И Полынин, словно придя в сознание, вдруг понял, что он должен пробиться к радиостанции во что бы то ни стало, сообщить о нападении противника на заставу. Это же его прямой долг!
Политрук вышел из огня живым и невредимым, значит, можно пройти через дорогу. Он пригляделся: пули летели на метр от земли. И словно кто-то ему скомандовал: «Падай! Ползи по-пластунски!..»
Над дорогой — сплошная трасса пуль, но вот — ров. Он скатился в него, отдышался: вдоль длинной, заросшей травой, траншеи — стены хозяйственных пристроек. Мимо собачьего городка, кормокухни, конюшен он добежал до угла, пролез в окно комнатки, где была установлена рация. Включив приемопередатчик, он быстро заработал ключом, отбивая позывные штабной рации. В конце передачи предложил «молнию».
Никакой радиограммы у него не было, но «молнию» он предлагал, чтобы обратить внимание штабных радистов на всю ответственность его вызова. Центральная, чей мощный баритон занял целых десять градусов шкалы, передавала кому-то радиограмму. Заставскому радисту показалось это преступлением, и он клял центральную на чем свет стоит, с нетерпением дожидаясь конца передачи.
«Ведь видят же, видят, что у нас здесь творится, а связались с какой-то рацией!»
Уловив момент, когда штабной радист закончил работу на ключе, Полынин включил «Эрбушку». Он не стал больше предлагать радиограмму «молния», а послал в эфир «СОС!» Нет в мире такого радиста, который бы не откликнулся на этот сигнал бедствия! Центральная ответила, что слышит хорошо и ждет радиограмму.
«А что передать?» — спохватился Полынин и бросился к телефону. Но в микротелефонной трубке мембрана была инертной. Радист понял, что кабель оборван.
Он снова включил передатчик и стал посылать в эфир открытый текст:
«Застава в огне! Застава в огне!»
Полынин уже вжился в эфир и на минуту забыл, что творится вокруг. Он напоминал птицу, которая поет, закрыв глаза. И сейчас он уходил в эфир, интуитивно ища в нем спасения.
Когда он увидел фигуры солдат, вывернувшихся из-за угла и как-то воровски пробирающихся к винограднику, он не поверил своим глазам: быть того не может! Но они все шли и шли мимо его окна и ложились за виноградными грядками. Радист сбросил наушники и услышал, как в узеньком коридоре кто-то пробует запоры каптерок, расположенных рядом с радиорубкой. Солдаты начали вышибать двери каптерок прикладами и подталкивать друг друга.
«Сейчас доберутся и до меня! Надо документы сжечь и рацию вывести из строя!» Полынин стал судорожно искать спички, обшаривая карманы брюк. Коробка в них не оказалось. Он залез во внутренний, потаенный карман гимнастерки и извлек оттуда красноармейскую книжку. Машинально раскрыв корочки, Он увидел маленькую — 4×6 — фотографию, с которой глянул на него… Пашка Суворин, сосед по койке.
Сразу стало жарко, словно из рации, как из печи, вырвалось пламя огня.
«Если убьют, — мелькнула мысль, — значит убьют Павла Суворина. А он, Полынин, выходит, пропал без вести. Его нигде нет! Как же так?»
И тут он догадался, что Пашка убежал не одевшись. Спросонья Суворин, видимо, подумал, что снова началось землетрясение, как в прошлом году. Потом он вернулся, выхватил из пирамиды свою винтовку, а одеться уже не успел… Его обмундирование лежало на тумбочке сверху, и в его форму облачился Полынин. Еще тогда он заметил что-то неладное, но разбираться было некогда, и вот теперь он — Павел Суворин, пограничник первого отделения.