Пограничники теснее прижимаются друг к другу, и только Лунев остался где-то «в ногах», не может справиться с лихорадкой, которая вдруг напала на него. Его зубы выбивают отчаянную дробь, словно он лежит на снегу в зимнюю стужу. Никулин толкает его в бок носком сапога. Но ничего не помогает. Даже трудно поверить, что у человека так громко могут стучать зубы.
— Черт бы его побрал! — ворчит Никулин. — Старшина, цыкни на него!
— Тс-с! — предупреждает Наумов, поднимая голову. Он первым услышал шаги связного, бежавшего обратно с линии огня к окопам, где, вероятно, сидят румынские офицеры.
Лунев на секунду затих. Все смотрят на старшину. Наумов приподнял левую руку, дав понять, чтоб никто не шевелился и ничего не делал без его команды.
Связной бежал, хлопая голенищами сапог, и, как веслом, орудовал карабином, разрывая густое сплетение трав. Пограничники невольно приподнялись на локтях, стараясь разглядеть его сквозь бурьян.
И вот он появился. Полынин увидел его глаза. Те же широко раскрытые, черные — без зрачков — глаза! В них было какое-то отчаяние и страх перед неизвестным. И хотя румынский связной смотрел вперед, куда-то поверх травы, поверх того зеленого грота, в котором засели пограничники, он почувствовал беду и замедлил шаг. Что-то подсказывало ему об опасности, страх сковывал его движения, и он шел, как во сне, высоко задирая ноги…
Его сапог чуть не сбил фуражку с головы старшины. Солдат сделал еще один шаг и вдруг замер на месте.
Старшину Наумова словно выбросило пружиной: в один миг он вскочил на ноги и ударил штыком румынского связного. Что-то звякнуло, солдат вскрикнул, старшина короткими рывками пытался выдернуть штык, застрявший в патронной сумке связного, которую тот носил на боку. Румын пятился, не сводя обезумевших глаз с пограничника, выросшего словно из-под земли, и судорожно нащупывал у карабина спусковой крючок. На какое-то мгновение все вокруг замерло, все остановилось, как перед затмением солнца, а потом грохнул выстрел — и земля стала вращаться с бешеной скоростью. Рядом оглушительно забил пулемет, через головы пограничников полетели гранаты.
Полынин видел, как вытянулся во весь рост — руки по швам — старшина Наумов и медленно, не сгибаясь, повалился на землю. Полынин хотел крикнуть: «Береги глаза, ведь в бурьяне много старых, колючих трав! Выброси руки перед…» Но его оглушил выстрел, который срезал румынского связного, и Никулин, подхватив винтовку, нырнул в бурьян, увлекая за собой остальных…
Полынин пытался поднять Наумова, но тело старшины оказалось неподатливым и тяжелым, словно он упорно не хотел подниматься с земли. Это было невероятно, непостижимо!
Только сейчас старшина говорил, двигался, дышал, думал, как вывести всех из этой ловушки, и вот — все. Один-единственный выстрел…
Он бежал и чувствовал, как ноги «отстают», не дают ему прорваться сквозь бурьян… Так бывает в кошмарном сне, когда тебя кто-то преследует.
Наконец Полынин выбрался на сухой бугорок, тревожно озираясь и соображая, где он. По его расчетам, он должен был выйти правее дороги и оказаться в треугольнике, между блокгаузом и дамбой, ведущей на мост, а оказалось, что он сделал крутую дугу, которая привела его чуть ли не к воротам заставы.
Не осознанная опасность, а интуиция заставила его попятиться назад к дамбе, куда он сначала стремился, продираясь сквозь высокий бурьян. Он побежал по небольшой лощинке, потом выскочил на какую-то гривку, которую он никогда раньше не замечал, хотя вся эта неровная местность находилась совсем рядом с заставой. Думая, что он уже где-то далеко от грозящей опасности, остановился, чтоб передохнуть, и увидел… солдата! Тот тоже поднялся на гривку и шарил по сухой траве штыком…
Полынин припал к земле всем телом так, что, казалось, никакой силой его не оторвать, и только одни глаза горели тем напряженным огнем, в котором сосредоточилась вся воля к жизни. Он схватывал каждый шаг, каждый жест солдата, чувствуя, что условия поединка неравны, что трава, выгоревшая на солнце, плохо его прикрывает, что за его спиной никого из друзей нет, а у солдата — надежное прикрытие, — и только выдержка следопыта может спасти его.
Полынин ждал приближения солдата, ибо не мог шевельнуть рукой и вытащить из травы винтовку, ждал, чтоб схватиться врукопашную, другого выхода не было.
Солдат прочесывает траву штыком, оглядывается: смотрит ли за ним капрал, оставшийся по ту сторону гривки, потом вздыхает, считая свою работу зряшной…
Полынин видел, как с каждым шагом у солдата пропадало всякое желание выполнять чужую волю, и водил он по траве штыком лишь для проформы, только бы отделаться от капрала…