— Товарищ капитан, радист Полынин явился по вашему приказанию!
— Вот и хорошо! — как-то по-домашнему сказал капитан Орлов, словно они с Полыниным были закадычными друзьями и встретились после долгой разлуки.
Полынин с любопытством взглянул на Батина, отметил про себя, как тот располнел, раздался вширь, имел представительный вид.
«Когда же земляк мой стал ординарцем?»
А капитан между тем говорил:
— Вот, Батин, с кого надо брать пример! Отличный радист и отважный воин! А ты лишний раз боишься голову поднять. Ну-ка, понаблюдай за «воздухом». Да повнимательнее гляди: «мессера» шныряют в небе, как разбойники… А мы тут поговорим.
Батин задрал голову и приложил ладонь к глазам.
— Ну-ка, давай все по порядку, — предложил капитан Орлов, поигрывая пальцами у себя на коленке.
— Когда они стали выбивать дверь прикладами… — начал Полынин.
— То ты сжег все документы, бросил в них гранату и, взвалив рацию на плечи, выпрыгнул в окно… Знаю, брат, все знаю!.. Ну, дальше…
— Да нет, — сказал Полынин смущенно. — Когда они забарабанили в дверь, я сложил все документы в кодовую таблицу…
— Правильно! — воскликнул капитан. — И конечно, всю эту груду поджег?
— У меня не оказалось спичек, — сказал радист. — Впопыхах я надел обмундирование Суворина, а он не курил и спичек при себе не держал…
Полынин снова увидел высокий бурьян, который хватал его цепкими колючими стеблями, оплетал ноги. Слева и справа и где-то впереди рвались гранаты, и нельзя было поднять голову, чтобы осмотреться. И он, как затравленный зверь, согнувшись в дугу, продирался сквозь сцепление вьюнков, орудуя винтовкой.
— Но потом ударил снаряд — и все хозяйственные пристройки загорелись, — добавил Полынин.
Его прервал зуммер полевого телефона. Капитан Орлов быстро спустился в блиндаж.
Батин курил, не глядя на земляка, и нервно сбивал пальцем нагар с самокрутки.
— Чего ты отнекиваешься? — заговорил он. — О тебе здесь все известно, не валяй дурака!..
Капитан вышел из блиндажа, и только тут Полынин увидел, что лицо у начальника связи осунулось, стало каким-то бесцветным, а под глазами — старческие мешки. Полынин подумал, что капитан, наверное, болен.
Поравнявшись с радистом, Орлов сухо приказал:
— Отправляйтесь в роту связи для продолжения службы.
Батин, выводя Полынина на тропу, ворчливо проговорил:
— Простота-а! Преувеличил бы чуть-чуть, все бы тебя правильно поняли. А ты сам на себя стал наговаривать! Ну и простота!
Высоко в небе появилась арба «фокке-вульфа». Батин стал торопливо прощаться:
— Крой в роту, а я доложу капитану о самолете, — кинулся он к блиндажу.
Немецкий корректировщик сбавил ход и как бы повис над степью на невидимой ниточке. Батин исчез, а Полынин выбрался на узенькую тропинку, которая кружным путем вела в Кагул.
15
Он прошел уже полпути и, поднявшись на холм, увидел весь город. Из крайней зеленой улочки тянулась в степь длинная вереница людей и повозок. А там, возле высокого каменного дома, дым столбом и в небе, как белые клочья бумаги, кружат голуби.
«Наши голуби, — с горечью подумал Полынин. — Значит, снаряд угодил во двор штаба и разнес голубятню. Сесть голубям негде, но они никуда от дома не улетают».
И все, что увидел Полынин, показалось ему по чему-то очень знакомым, словно он второй раз идет по этой дороге — от блиндажа начальника связи до Кагула. Вон и Троянов вал, сооруженный еще римлянами для защиты от набегов кочевников. Он тянется на восемь верст от реки Кагул до ближайшей лощины… У Троянова вала все и свершилось тогда, двести лет назад, как рассказывал дед Думитру.
Полынин остановился. За упряжками лошадей, за двуколками, за высокими скрипучими арбами тянулись пестрые толпы молдаван, стариков и старух; на узлах сидели ребятишки и, задрав головы, тревожно глядели в раскаленное добела небо, где висел, как паук, немецкий корректировщик «фокке-вульф». В цветастых платках, закрываясь от солнца и оставляя только одни глаза, по обочине дороги шли женщины, похожие издали на цыганок. Они ступали босыми ногами по мягкой стежке, и за ними тянулась пыль.
— Мариора! — вдруг крикнул Полынин и сам испугался своего голоса.
Одна из молдаванок оглянулась и помахала ему рукой. Сорвав с головы фуражку, он поднял ее и долго стоял, глядя вслед молчаливой веренице людей, покидающих родной город.
Полынин вспомнил те дни, когда на заставу веселой гурьбой приезжали кагульские девушки, подрядившись работать прачками. И тогда двор становился похожим на веселый и шумный табор. Огонь костров под котлами, запах дымка, девичий смех, шутливая перекличка хлопцев с молдаванками, а потом — хитрый маневр повозочного Новикова, не торопившегося запрягать коней, «пятачок» под старой шелковицей, молдаванеска, бойкая плясунья Мариора.