— Ты бы мне еще ботинки с обмотками раздобыл, — сказал Полынин, пошевеливая пальцами ног. — Неловко босиком воевать.
— А это мы — в два счета! Такого добра у нас хоть завались. Нового ничего нет, а старье найдем… Так, что у вас там приключилось? Опять немец прорвался?..
— Как раз на нашем участке, — сказал Полынин, поглядывая, как ловко забинтовывает ногу Поспелов: где только навострился? Вроде и на передовой не бывал. Все в санчасти, начальник, хотя и в звании старшего сержанта. Правда, говорили, что до армии он был фельдшером в каком-то райцентре…
— По машинам! — раздалась команда, и Поспелов, быстро собрав свою сумку, побежал к палатке.
— А ботинки? — крикнул ему вдогонку Полынин.
— Будут! — макнул рукой Поспелов и направился к «пикапу», возле которого капитан интендантской службы отдавал водителям машин скорые распоряжения.
Полынин видел, как Поспелов свернул санитарную палатку, собрал свое хозяйство, погрузил в «пикап» капитана, потом подбежал к полуторке, отогнул брезент, заглянул за борт…
— Поторапливайтесь! — командовал начальник МТО, и это, как понял Полынин, в большей части относилось к Поспелову, который что-то искал в грузовике, готовом вот-вот стронуться с места. Уже рокотали вовсю моторы автомашин.
— Держи! — крикнул Полынину Поспелов и бросил наземь ботинки.
Полынин ждал, что автомашины развернутся, выстроятся в колонну и двинутся по дороге на спуск, но они уходили вслед за «пикапом» в противоположную сторону — к роще, за которой скрылся несколько минут назад мотоциклист из штаба.
«Пикап» ушел, за ним втягивались в небольшую просеку грузовики — и, вскочив на ноги, Полынин закричал:
— Куда же вы? Стойте!..
Поняв, что его никто не услышит, он схватил винтовку, загнал патрон в патронник и выстрелил в сторону уходящих грузовиков.
Ни одна автомашина не остановилась, и последняя полуторка, вильнув задними колесами, ушла вслед за колонной.
«Как же так? — растерялся Полынин, оставшись один на плато. — Вот тебе — и без паники!» — с грустью размышлял он, видя перед собой подобие свалки, какая обычно бывает, когда скороспешно снимается с места какая-нибудь хозчасть.
Валялись пустые полуразбитые ящики из-под патронов и гранат, старые бочки, порыжевшие бросовые скаты автомашин, промасленные тряпки, пакля и среди них — ботинки, сброшенные Поспеловым с полуторки.
Припадая на левую, перебинтованную ногу, Полынин заковылял по плато, выбирая дорожку посвободнее от мусора и железного лома, и вдруг вспомнил районный узел связи под Николаевом: возле одноэтажного дома с крыльцом и красочной вывеской валялись тогда какие-то бумаги, тряпье, старые сумки, куски кабеля — полный раззор перед нашествием врага. Улица была пустынной, белой от пыли, и одиноко стоял на дороге седой, как лунь, старик и чего-то ожидал, приставив ладонь к подслеповатым глазам.
— Дед, — подбежал тогда к нему Иван Костылев, — махни нам палкой в случае что!
— Ладно, — сказал дед, опираясь на посох и не сводя глаз с дороги. — Махну…
Когда погружали в полуторку коммутатор и катушки с кабелем, дед хриповатым от волнения голосом крикнул:
— Немцы!..
Быстро сели в машину, Костылев включил зажигание, завел мотор, и когда выехали к лесной просеке, справа по борту увидели мотоциклистов с офицерами в колясках: в райцентр входили передовые части немецкой моторизованной дивизии. Костылев крутанул баранку, полуторка влетела в глубокую дорожную колею, и — как по рельсам — пошла тенистым лесным ущельем. Не то старик махнул посохом в сторону просеки, сыграв двойную роль, а может, немцы сами заметили полуторку, нырнувшую в лес, только через две-три минуты послышались разрывы мин над головой. Но лес прикрыл их от огня — и они выбрались к Николаеву живыми и невредимыми. Но в память Полынина так врезался тот день, что он и сейчас как бы воочию видел и пустынную улицу с древним стариком на дороге, и тот, оставленный на раззор, узел связи, и никому не нужные казенные бумаги, разбросанные вокруг…
Что-то похожее было и сейчас: казалось, вот-вот вывернутся из-за рощи немецкие мотоциклисты с офицерами в колясках, а он тут — один…
Полынин подхватил с земли ботинки с обмотками внутри, присел на пустой ящик: «Спасибо Поспелову — сделал прикидку на перебинтованную ногу, сбросил ботинки сорок третьего размера…» Правую пришлось обувать без портянки — и разношенный «чобот» был велик, но не беда: можно ступать по земле без опаски. Намотал обмотки, как учили когда-то старослужащие в учбате (с тех пор ни разу ботинки с обмотками не носил), поднялся на ноги, оглядывая захламленный пустырь, отыскать бы еще бросовый ремень с подсумками. Но ничего похожего не попадалось на глаза: никто не оставит сейчас амуницию, не оставят солдаты ни патрона, ни гранаты — это ясно, и время терять не надо. Он пошел к дороге, которая выводила к спуску с горы, вспоминая на ходу весь этот день с самого рассвета. Он показался Полынину неимоверно длинным, хотя прошло, может, пять или шесть часов с тех пор, как ударил первый немецкий снаряд. Каждая минута стоила жизни — и оттого время пошло по другому счету. Стоянка на берегу Маныча казалась Полынину далеким прошлым, а все, что происходило потом, затянулось по времени так, словно земля перестала вращаться вокруг солнца и не может сдвинуться с места. И кто-то невидимый руководит действиями людей, отчего каждый их шаг уже определен, — и невозможно осмыслить происходящее, Полынин стрелял, ползал по-пластунски как-то интуитивно, руководимый кем-то «извне», по чьей-то подсказке; душа и тело начинали жить отдельно, и он порой видел себя как бы со стороны: «Вот он скользит по глинистой земле, не зная, что ждет его впереди, и надеется только на случай. Тяжело дышит, и сердце бьется так, что отдается в висках. Он все еще живой, а души в нем нет…»