— Полынина!.. Радиста!..
А ведь это он — Полынин. Чепуха какая-то…
— Надо Поспелова сюда, с носилками… Несите в «пикап».
«Нет «пикапа»! — хотел крикнуть Полынин. — Уехали они…» Но перехватило в горле и все — как во сне, когда тебя преследуют, а ты лишился голоса и не в силах двинуться с места.
Потом связь прервалась — и стало так тихо, так хорошо, как было на заре, когда он лежал у комля осокоря, а кроны деревьев опрокидывались в небо, как в глубокую заводь, где плавали легкие перья облаков, оставшиеся с ночи. «Благодать осподня». И земля — как пух…
КОВЧЕГ СОРОК ВТОРОГО
1
Я включил рацию, задрапировал окно, но сквозь щели кабины, видимо, просачивался свет, и осторожный часовой постучал в дверь прикладом:
— Светомаскировка!
Пришлось выключить верхний рефлектор и сделать бумажный колпачок на лампочку, чтоб на стол падал только желтый круг света. Но часовой снова постучал, и когда я вышел из машины, то увидел целую россыпь огоньков вокруг. Казалось, обшивка радиостанции изрешечена пулями и сквозь пробоины льется свет.
— Видал? — проговорил Евдокимов, стоящий на часах.
В траве светились гнилушки и мелькали светлячки, словно собралась толпа лесных гномов с фонариками в руках. А со всех сторон подступала непроглядная тьма, тянуло сыростью заброшенного колодца и было глухо. Только где-то далеко прокатывался гром, в котором опытное ухо угадывало грохот орудий, и Евдокимов сказал:
— Недолго здесь простоим.
— Недолго, — согласился я и, вскочив на подножку машины, нырнул в кабину радиостанции. Прослушав эфир, передал наушники Покровскому. Настораживала небывалая немота в эфире. Высокая стена гор и лесные заросли, видимо, поглотили те звонкие ручейки, которые разливали по эфиру генераторы раций. Связаться со штабом фронта не удалось, хотя мы работали на ключе всю ночь, выбивая позывные Центральной.
Утром свернули рацию и двинулись по лесной просеке. Колеса машины зашуршали по сыпучей гальке. Над головой — только узкая полоска кеба. Высоко, на самом краю ущелья, прицепившись цепкими корнями за выступы скал, криво стоят сосны — крохотные метелки. Ехали по руслу какой-то не обозначенной на карте мелководной речушки. Видимо, эта дорога не очень надежна, и не во всякое время года можно было по ней пройти.
Через несколько минут ущелье расступилось, и мы увидели реку, которая неслась вскачь и грохотала, перекатывая камни. В тесных берегах вода бурлила, как в раскаленном котле. А саперы укрепляли канатный мост. Они висели над косматой Лабой, над гремящим потоком, и мы старались не глядеть на них, боясь «сглазить» смельчаков неосторожным словом, которое могло сорваться с языка…
Но вот переправа готова, водитель включил зажигание. Наша машина тронулась и пошла на самом тихом ходу, преодолевая небольшой подъем. У самого моста водитель притормозил, словно раздумывая, ехать дальше или вернуться назад, но потом, незаметно, словно ощупью, передние колеса «Зиса» перевалили с твердого грунта на зыбкое полотно. Машина прокатилась по висячему мосту, словно по гамаку, и застряла было на выходе, но тут подоспели артиллеристы, дружно подхватили ее и выкатили на твердый грунт.
На плато, у самого края обрыва, стояло бревенчатое здание поселкового клуба, и за его стенами мы развернули рацию, чтоб уберечь ее от прямого попадания вражеских снарядов.
Из горного поселка потянулись первые беженцы. На ручных тележках они увозили небогатый скарб, толкая впереди себя тяжелую повозку. И трудно было понять, зачем они тащат все это за собой: ведь дороги дальше нет и они, старожилы, хорошо знают об этом…
Прибежал посыльный и передал распоряжение командира полка немедленно связаться со штабом фронта и передать радиограмму-«молнию».
— Заводи! — крикнул Покровский, и через секунду движок стрельнул, ухнул и взвился на высоких тонах.
Загорелись лампы передатчика, осветив рацию белым праздничным огнем.
Но заработали наши артиллеристы — и все потонуло в грохоте канонады. Они били прямой наводкой по ущелью, откуда показались первые альпийские стрелки, и мы глохли от близких залпов. А Покровский все стучал и стучал на ключе, передавая в эфир радиограмму и не надеясь что-нибудь услышать в ответ.
И вдруг все смолкло, только было слышно, как звякает железо и что-то с шумом валится с откоса. Артиллеристы, разбив замки, сбрасывали пушки в воду…
Покровский надел наушники и замер у приемника: в эту минуту тишины должно все решиться. Десять раз он передавал радиограмму, а ответа штабной рации так и не услышал. И сейчас, подстраивая стрелку на заданную волну, он с нетерпением ждал свои позывные в эфире: «Только бы приняли! Только бы…»