— Вот налажу огонь, подменю тебя.
Евдокимов аккуратно прикрыл пологом вход, разгладил складки, чтоб не просачивалась к нам ночная стужа, и, поскрипывая сапогами, стал ходить по снежной тропе, как заведенный: вперед-назад, вперед-назад…
Хорошо, что до снегопада в горах мы выдолбили очаг в отвесной стене горы, обложили его ровными плитами, провели дымоход и подтянули палатку впритык к нише. Когда мы таскали каменные плиты с безымянной речки, было еще тепло, пригревало солнце, как в пору тихого «бабьего лета». Только ночи были холодными, с резким перепадом температуры. Но печурку мы строили не для обогрева, а для приготовления пищи. Днем, когда висел над перевалом немецкий корректировщик «фокке-вульф», разжигать костры было запрещено, а мы спрятали огонь в каменную коробку — и дым не валил от нашего очага, расстилался по склону горы струйкой, таял среди можжевельника. А перед самыми холодами мы соединили «кухню с помещением»: стало уютно и тепло. И к нам потянулся народ: кто прикурить от огонька, кто сварить кашу. Мы были рады гостям и приспособили над камельком железный прут, на который навешивались котелки. В любое время дня и ночи у нас можно было сварить нехитрый солдатский обед.
— Ноев ковчег, — определил старшина, заглянув к нам в палатку. — Тут тебе — и кухня, тут тебе — и музыка, — кивнул он на рацию. — Что слышно в эфире?
— Бои под Сталинградом.
— Ясно, — сказал старшина и, перекатывая на ладонях горячий уголек, прикурил от огонька.
— Вот что, слухачи, — проговорил он, понизив голос. — В полдень на перевале Цегеркер артиллеристы установят орудия…
— Орудия? — удивились мы. — Да как их затащить на эту вершину?
— А вы лучше слушайте! — проговорил старшина, досадуя, что его перебили. — Будут поступать «молнии», так чтоб связь была!..
— Постой, постой, расскажи толком, — окружили мы старшину, перегородив выход из палатки.
— Военная тайна, — усмехнулся он.
— Да что мы, маленькие, что ли? Давай выкладывай!
— Вы знаете, как устроились альпинисты на северо-восточном перевале? — начал он. — Ваш ковчег им и в подметки не годится!
— Знаем! У них там — деревянные домики, железные таганки, мука, мясные консервы, сухой спирт… Дунет ветерок — и слышишь запах чуреков.
— Так вот, — сказал старшина, — сегодня эти чуреки-чебуреки полетят вверх тормашками. Будьте наготове…
— Свистит старшина, — проговорил Букреев, когда мы остались одни. — На Цегеркер ни одна лошадь не могла подняться. Тропы нет, а склон под сорок пять градусов. Да если бы каким-то чудом появились у нас тягачи, так и они не взяли бы эту гору. Сказки! Это чтоб мы службу лучше несли, — усмехнулся он. — А то без него не знаем. Позавидовал нашему ковчегу!..
— А может, что-нибудь придумают? — размечтался Покровский.
— Ну да — по щучьему велению! — съязвил Букреев и словно поставил точку.
В полдень «фокке-вульф» исчезал из глаз и немецкие егеря — по заведенному расписанию — прекращали минометный обстрел нашего перевала.
— Изволят себе обедать, — подшучивали мы над педантичными немцами. — У них такой порядок!
Можно было и нам поразмяться, выйти на вершину перевала, погреться на солнышке. Дни стояли теплые, ясные. Только кружили во́роны, которых мы никогда не видели в России. Они издавали какой-то странный звук, словно несли в клюве сухие кости и стучали ими в воздухе. Это наводило на мысль, что стервятники снова нашли себе где-то добычу, и в нас угасало благодушное настроение. Вспоминались темные, сырые ущелья, каменные завалы, скользкие тропы, с которых скатывались в пропасть лошади и мулы. И еще вставала перед глазами «труба» — узкий каменный коридор, по которому мы пробирались на перевал в ледяной воде, бегущей откуда-то сверху. В этой «трубе» полегли почти все вьючные животные, которых мы вели за собой от самого Рожкау. Мы с трудом выбрались из этой преисподней и ожили, когда увидели наконец свет и стволы вековых деревьев…
Вот о чем щелкают вороны, когда летят над нами.
Мы сидели на пригретом склоне горы, под соснами, которые прикрывали нашу палатку, и смотрели на перевал Цегеркер, до которого, казалось, рукой подать. Но мы уже знали законы гор: чтоб попасть на Цегеркер, надо спуститься вниз на три тысячи метров, пересечь несколько горных, сбивающих с ног, потоков, перейти через завалы острых и скользких камней, отыскать тропу — и тогда… Да что говорить! Целый день уйдет на это.
— И как можно протащить пушки? Свистит старшина…
В горах было тихо. Застывшие вершины уходили в бесконечную даль, и тучи бродили внизу, цепляясь седыми космами за выступы скал. Не поддающийся сознанию мир плыл перед глазами, но душа не принимала его. Не терпелось — на равнину, к нашим спокойным рекам, к теплой парной земле и мягким травам.