— Хорошо бы сейчас… — сказал Букреев и вдруг поднялся на ноги: — Смотрите — они!
Хватаясь за редкие кустарники можжевельника и скользя по вековому насту падучей хвои, мы стали карабкаться наверх, к вершине нашего перевала, и когда выбрались на ровную площадку, перед нами открылся весь Цегеркер…
Голые по пояс, люди впряглись в постромки и тянули на перевал пушки. Они рассыпались по крутому склону и, увязая по щиколотки в сыпучем песке, медленно, еле заметно, подвигались вперед. Тяжелые орудия, готовые в любую минуту сорваться вниз, в пропасть, напоминали каких-то древних ящеров, которых люди изловили на дне ущелья и тащили теперь на свет божий. А они упирались изо всех сил, и круглые лапы вонзались в песок, ворошили щебень, оставляя после себя глубокий темный след.
— Ни лошади, ни мулы, ни быки, — сказал Покровский, — вообще никто бы не смог… Только они!
На фоне крутого песчаного склона их тела блестели и казались бронзовыми. И в этих полуголых воинах было что-то извечное — с тех далеких времен, когда на развалинах стен поднимались они с мечом и потом обретали бессмертие в бронзе и мраморе непревзойденных древних мастеров. А сейчас они спокойно сошли на землю…
Да неужели это просто пушкари, артиллеристы, с которыми мы прошли бок о бок по всем перевалам? Как же мы не отличали их от простых смертных?..
А может, такие люди являются в те редкие минуты, когда нужно совершить что-то сверхчеловеческое?
Может быть. Потому что рядом со мной и вокруг таких никого нет. Вот Букреев. Упрямый, но обыкновенный парень. Покровский — тоже ничего особенного, я… Подожди-ка: а ведь мы тоже прошли! И когда казалось, что нет больше мочи, появлялось что-то сверх твоих сил: ты словно поднимался на высоту своего духа, и мужество скрепляло тебя. Значит, бывают такие мгновения!
Мы не спускали глаз с артиллеристов, видели, как напряжены до предела их мышцы, как тяжело их дыхание, и всеми силами души тянулись к ним, стараясь внушить им на расстоянии нашу солдатскую солидарность. И они словно чувствовали это: дружно, враз, принимались за дело, вытаскивали орудия наверх, отвоевывали каждый метр высоты.
Еще шаг, еще один!.. Полукруг людей уже подступал к вершине перевала, передние, припадая к земле, выбирались на ровную площадку, обхватывали стволы деревьев гужами. До нас доносились голоса, отрывистые команды, и чей-то торжествующий крик возвестил:
— Амба!..
— Вот они, боги войны! — сказал Букреев. — Пошли посмотрим, как полетят вверх тормашками «чуреки-чебуреки».
Мы пересекли лесистую макушку горы, вышли на северо-восточный склон и остановились, ожидая первого залпа. Над лагерем вышколенных горных стрелков безмятежно вился дымок походной лагерной кухни, а к палаткам и домикам двигался по широкой тропе караван.
В горах устоялась какая-то прозрачная тишина. Даже вороны перестали клёкать, усевшись на вершины сухих деревьев, и нам казалось, что все вокруг, как перед грозой, застыло в ожидании первого удара. Мучительно тянулись минуты, а мы торопили события, боясь, что прилетит «фокке-вульф» и немецкие корректировщики засекут наших артиллеристов.
— Чего они там возятся! — не выдержал Букреев. — Пора уже!
— Не шуми! — предупредил я его, опасаясь, как бы нас не засекли по ту сторону незримой линии.
Тишина уже звенела в ушах, а мы замерли и не дышали. Считали каждую секунду…
Ударило сразу несколько орудий, снаряды, описав короткую дугу, плеснули огнем на жилой площадке «альпинистов». Грянул гром! Эхо подхватило его, понесло по ущельям, усилило стократ — и под ясным небом разразилась настоящая гроза…
У нас захватило дух, горячая волна подкатывала под сердце, хотелось кричать: «Так их! Так!..» И мы перебегали с места на место, чтоб получше видеть, как разлетаются в щепы аккуратненькие домики немецких егерей, загодя подготовленных к бою в горах, как в дыму и огне мечутся солдаты, а на широкой тропе, ведущей к немецкому лагерю, образовалась пробка: проводники заворачивают навьюченных мулов назад, в ущелье, а их сталкивают в пропасть всадники, наскоро оседлавшие коней, бегущие из лагеря.
— Вот тебе — тушенка! — приговаривал Букреев. — А вот — шоколад!..
Боги войны действовали на перевале Цегеркер, а казалось — за нашей спиной: мы слышали каждый выстрел, каждый шорох снаряда, разрезающего воздух, и — взрыв, взрыв, взрыв — на той стороне, куда был прикован наш взгляд.