- Конечно же, мы согласны с этим! А в чём дело, товарищ?
- А дело в том, что при коммунизме каждая советская семья должна жить в отдельной квартире. Так осчастливьте эту семью. Отдайте им освободившуюся комнату, тем более, что у них не будет превышения допустимых норм на человека!
Аргумент дяди Саши про коммунизм был для чиновников убедительным. Так наша семья зажила в отдельной трёхкомнатной квартире. Благодаря рождению моей сестры Полины, то есть стараниям моих родителей, и благодаря дяде Саше.
Дошкольное детство
В детстве я стабильно посещал детский сад (про ясли не помню). Оставался в детском саду и на ночь. Ездил с детским садом летом на дачу. В общем, я был детсадовским. Там я научился общению со сверстниками. Полина же, напротив, была домашним ребёнком. Но это вовсе не означает, что она всё время сидела дома. Дело в том, что бабушка Лиза (напомню: мать моей матери) в начале семидесятых вышла замуж за рабочего одного из ржевских заводов (может быть, того же, на котором работала и она) Юрия Ивановича Ерастова. Он построил себе дом во Всеволожске, район Бернгардовка, и также, как и она, мотался каждый день в Ленинград на электричках работать на Ржевке. У него был взрослый сын с семьёй, и земельный участок вокруг дома был поделён пополам, как и дом, с семьёй сына. Вот на этих даче и участке в три маленькие сотки и прошло дошкольное детство моей сестры Полины, благо, к этому времени бабушка Лиза вышла на пенсию (года рождения её я никогда не знал, а только день). Бабушка взяла фамилию Ерастова. Летом, осенью, весной Ерастовы жили в Бернгардовке у него, а зимой у неё в тёмной комнате в 16,5 квадратных метров на "Чернышевской", а именно, на Сапёрном переулке в доме номер 6.
В ясли моя сестра успела походить, а вот в детские сады нет-всё на даче и на даче.
Я умел играть с игрушками, ведь я был детсадовским. И с кубиками, и с солдатиками, и с машинками, и с мячами. А с моей сестрой, маленькой, никто не играл - она сидела взаперти на участке, а бабушка Лиза только и занималась что огородом да кухарством. Поэтому маленькой Полечке было всё интересно, как я играю, когда мы всё-таки жили с ней вместе зимой или когда меня на выходные брали с собой на дачу родители, чтобы навестить Полину и Елизавету Фёдоровну (бабушку Лизу). Так вот, я сестру в свои игры не принимал, ведь мне она казалась неумехой, маленькой и вообще вела себя как слон в посудной лавке: разрушала мои постройки из кубиков, валила моих солдатиков, переворачивала мои машинки. Бедная Полина, ведь ей было всё так интересно и так хотелось поиграть со мной вместе! Я не бил её за то, что она пыталась поиграть со мной вместе. Нет. Я ведь знал (в детсадике об этом мне говорили да и родители тоже), что девочек бить нельзя, да и вообще лучше не драться. Так вот, я наказывал её другим способом. И то слово "наказывал" не подходит, я просто, будучи раздосадован её вмешательством в мои игры, которые происходили либо на полу, либо на диване, топтал её ногами, ходил по ней прямо по животу, ведь она лежала рядом как змея с поднятой головкой, когда вмешивалась в мои игры, и мне просто хотелось сделать ей неприятно, лишь бы она отстала от меня и уползла. Чувства мести, насколько я помню, я к ней не испытывал, а только злобу. Детсадовская привычка дёргать сестру за косу также имела место быть. Эти мои привычки в общении с сестрой закрепились на долгие годы, а родители всего этого не видели - были заняты своими делами. Я топтал и дёргал, даже когда мы уже учились в школе, то есть до третьего класса (а сестра училась в первом), а может, даже до четвёртого. В этом возрасте она уже научилась жаловаться на меня родителям, и они, наконец-то, внушили мне, что так поступать нехорошо.
Но вернёмся в наше дошкольное детство. Нет, не всегда мы играли порознь, иногда играли и вместе. Иногда я был папой в играх сестры с куклами в дочки-матери, когда она научилась играть в эту игру. А однажды я предложил сестре сыграть в парикмахерскую и постриг её кукол, в том числе и дорогую немецкую, за что мне, не скажу, чтобы попало, но был сделан родителями выговор.
Летом я каждый год ездил с детским садом на дачу. Однажды во время пребывания в беседке нашей группе воспитатели раздали по кусочку пластилина с ниточкой или по листу бумаги. Каждый мог выбрать: или то, или другое. И мы делали "удочки", привязывая нитку к коротенькой веточке-палочке одним концом, другой же конец нитки прилепляли к кусочку пластилина, и "ловили" рыбу, забрасывая "удочки" за борт ограды беседки. Или складывали листы в самолётики. И запускали их. Я выбрал тогда "удочку".
А в другой раз мы с группой сидели кругом на поставленных так скамейках. А воспитательнице (или двум - не помню) понадобилось отлучиться. И мы остались под присмотром хахаля воспитательницы, молодого студента-очкарика. Он не знает, чем нас развлечь. И вдруг после молчания говорит, улыбаясь.
- Дети! А хотите, я вам анекдот расскажу?
С нашей стороны никакой реакции на заданный нам вопрос. Потому что никто из нас ещё не знает, что такое анекдоты, ведь нам по 5 лет.
- Я понял, дети, вы не знаете, что такое анекдот. Это такая короткая смешная история. Вот послушайте. - Мы внимательно слушаем. - У одной женщины была маленькая собачка. Звали её Пушок. Пошла эта женщина на реку купаться. Взяла с собой Пушка. Разделась догола, пошла в воду, а Пушка оставила охранять одежду. Когда она искупалась и вышла на берег, то ни собачки, ни одежды нет. И увидела женщина в этот момент милиционера. Она сорвала большой лист лопуха и прикрыла им... как бы вам сказать, что?... А! Свою письку! И подходит так к милиционеру. И спрашивает его: "Товарищ милиционер! Вы не видели моего Пушка?" А милиционер показывает пальцем на дырку в лопухе и говорит (студент тоже вытянул руку с пальцем, изображая милиционера): "Вижу-вижу ваш пушок через дырявый лопушок!"
Рассказав анекдот и сам засмеявшись, студент видит, что мы не смеёмся. Мы анекдота не поняли.
- А! Так вы не поняли, чего тут смешного? - спрашивает нас студент. - Объясняю. У взрослых женщин на письке волосы. Их и заметил сквозь дырку в лопухе милиционер.
Мы всё равно не засмеялись, услышав такое объяснение (хотя я уже давно про волосы знал, ведь меня не раз, когда я жил на Набережной, брали с собой помыться в баню на Фонарном переулке бабушка Тоня и/или тётя Мила). Мы же были такие маленькие!
Хорошими игрушками в детстве я не был обделён как и моя сестра, но немецкая железная дорога у меня появится позже, когда я буду уже учиться в школе. Книги в детстве нам родители также читали. Так что не могу сказать, что я был совсем обделён вниманием и заботой родителей, но вглядываясь сквозь года в своё детство отмечу, что родители уделяли мне внимания недостаточно, особенно в сравнении с другими семьями (я вырос и могу сравнить). Но в детстве я не ощущал себя ущербным ребёнком, что мне чего-то не хватает. Но когда я вырасту, то пойму, чего именно: ласки и нежности; я не сохранил в памяти, чтобы меня мать целовала, обнимала и гладила по головке; и близких доверительных отношений с матерью у меня не сложится: я не помню, чтобы я вообще к ней обращался, о чём-либо просил, призывая её словом "мама", так что, забегая вперёд скажу, что когда я вырасту, то буду к матери обращаться без слова-обращения "мама", а просто буду говорить "Вы", не произнося этого нежного, ласкового и трогательного слова "мама", буду говорить "Вы" не из уважения, а просто потому что язык не поворачивался произнести слово "мама", и между мной и матерью будет сохраняться дистанция, как будто мы и не самые близкие друг другу люди, и от этого я, будучи взрослым, буду страдать. И от того, что лишён возможности изливать свои чувства к матери, и от того, что лишён её любви и тепла, и от того, что буквально выдавливаю из себя слово "мама".
Но вернёмся опять в моё дошкольное детство. Я не помню, чтобы, когда я подрос, то со мной родители ходили бы просто погулять по выходным куда-нибудь в Александровский или Юсуповский сады, относительно близкие от нашего дома на Гражданской. То есть я был лишён возможности играть с незнакомыми детьми и учиться общению с незнакомыми сверстниками. Было нечто другое. Отцу по выходным не сиделось дома с опостылевшей ему матерью, и он брал меня к бабушке Тоне, его матери. Мы только проходили через Александровский сад мимо Геракла на Набережную, не задерживаясь в саду. А мне так хотелось бы задержаться (но только не у самого Геракла: его нагота меня смущала)! Бабушка Тоня всё пекла пироги да ходила со мной по музеям и театрам. Но излияний нежности, ласковых слов от неё я также не помню: она просто помогала воспитывать меня моим родителям, лишь бы её сын Валерик не развёлся с Элей, и не дёргался, не помышлял об этом. О моём деде Викентии она никогда не рассказывала, так что я не знал слова "дед" и не чувсвовал себя обделённым. А вот про своего отца бабушка Тоня рассказывала. Что он умер от голода во время войны. Слова "блокада" она не употребляла, типа, я бы не понял его смысла. И на Серафимовское кладбище я ездил с бабушкой Тоней на могилу своего прадеда Александра регулярно. Но на его могиле не было креста: он был коммунистом, - а была стела со звёздочкой наверху. Так что кладбищенских крестов я в детстве насмотрелся. Бабушка Тоня, бывшая учительница, в церковь на Серафимовском кладбище со мной никогда не заходила, так как была атеисткой. И про Бога со мной никогда не разговаривала. А вот бабушка Лиза, напротив, была верующей, и когда мы сидели с ней на даче на крыльце по вечерам, то она рассказывала, что Боженька высоко на небе и всё видит. Этим её поучение о Боге и ограничивалось. Но оно запало в душу навсегда.