Через два часа принудительной злой прогулки, я истоптала весь ближайший снег, промочила ноги, вымоталась от мысленных дрязг, и, наконец, почувствовала облегчение вместе с долгожданным привычным равнодушием. Победа! Я вернулась домой удовлетворенной, но сразу, как упала в кровать...
— Получилось, Кларисса?
В памяти вновь проявилось лицо короля, который с легкой насмешкой нежно называл меня по имени.
Зарывшись лицом в подушку, я тихонько завыла, бессильно молотя ногами по матрасу. В воздух взлетели волокна ткани.
«Безрезультатно! Все безрезультатно!»
К обеду я занялась штопкой, пытаясь сосредоточиться хотя бы на простых вещах. Под рукой нижней рубашки, прямо около шва образовалось две дырочки — тонкая ткань не выдерживала частых стирок. Лет десять назад, я бы рубашку попросту выкинула, но теперь я уже не могла позволить себе быть столь беспечной. Поэтому стежок за стежком... Ткань была белой, и я невольно думала о том, кто ещё носит белое...
«Прекрати, куриная голова!»
— Клари, — мама легко стукнула в дверь, приглашая меня на обед. Прятаться от родителей больше было нельзя. Я со вздохом отложила шитье, коварно напоминавшее мне о запретной белой фигуре, умылась, похлопала себя по щекам, внушительно посмотрела в зеркало, призывая чувства к ровному покою, и спустилась в столовую.
Наш фамильный замок был довольно молод — стоял всего четвертый век. Отец построил его, как только женился на маме. Толстые стены, гордые статуи и тяжёлые дорогие ткани, с образующимися от времени проплешинами, напоминали о прошлом величии рода Золотистых, вызывая гордость с кисловатым привкусом перебродившей горечи. Сегодня высокомерный гонор прошлого заменили другие, менее патетичные чувства.
Желание выжить, например.
Король требовал полного подчинения. Не все семьи поклонились ему, не все дали клятву верности. Мы вошли в число тех, кто не клялся — большинство западных семей Лисагора были принципиально против белого чудовища. На непокорных влияли по-разному. На нас давили в финансовом смысле. Неявно, планомерно, постепенно — и весьма успешно. Отец не мог продать ни урожай, ни пушнину, ни дерево, ничего — наши цены перебивали всегда. А когда нам нужно было что-то купить, нам никто не продавал. Мы словно оказались за неприступной стеной. Мы не могли ее видеть, но могли почувствовать и знали, что ветер дует из столицы. Мама несколько раз просила отца умерить гордость, обратиться к королю, но отец был непоколебим. Он говорил, что гордость — величина постоянная, а у нас лишь временные трудности, которые стоит перетерпеть. Отец не мог поступиться своей гордостью тогда, не мог и сейчас — после стольких лет сопротивления. Драконы живут долго... Порой я гадала, сколько еще терпеть. Десять лет? Двадцать? Век?
Мы не знали. Время, обильно данное нашему роду, в сложных условиях внезапно заработало против нас и потянулось так медленно, что порой я жалела, что родилась Драконом, а иногда мысленно сетовала на то, что вообще угораздило родиться. Жизнь — не такое уж простое мероприятие, особенно когда процесс растянут на несколько веков.
Внизу все было как обычно: в очаге потрескивал огонь, за портьерами светились заиндевевшие окна, старая вековая мебель стояла спокойно, торжественно, а наша верная служанка Агни, при мне превратившаяся из озорной девчонки в степенную старуху, молча ставила на обеденный стол широкое блюдо, на котором возвышалась порядочная горка картошки, живописно накрытая жареным бедром оленя. Пусть деликатесов мы себе позволить не могли, недостатка в еде у нас не было.
Дом был таким, как и год назад; ровно таким же он был десять, двадцать, тридцать лет назад. И только я за единственный вечер внезапно потеряла все накопленные года вместе с собственным разумом. Ингренс возникал перед глазами всякий раз, когда я моргала, вызывая в груди нещадное сердцебиение. Обнаружив такой опасный эффект, я старалась моргать хотя бы через раз.
И вот опять.
Глядя на мясо, я случайно моргнула и, передо мной ясно проявился воротник с тонким серебряным шитьем. Белый кадык над ним издевательски шевельнулся, когда снова потянул:
— Кларисса-а.
— Хватит! — вслух бросила я ему, вложив в восклицание все свое негодование. Агни замерла и вопросительно посмотрела на меня.
Я прикусила язык, понимая, что выдаю себя.
— Хватит... работать, Агни. Спасибо, сегодня я сама себя обслужу, — непринужденно пояснила, села к столу и в доказательство лично положила себе пару кусочков картошки, немного мяса. Есть мне не хотелось, но отказываться от обеда я не могла — в семьях Драконов сильны традиции, нарушу только одну и родители заподозрят неладное. Завтракать мы могли как пожелаем, ужинать тоже, но обедали всегда только вместе.
Отец сел за стол без улыбки. Теперь он улыбался редко, похудев и постарев лет на сто за последнее сложное десятилетие. Быстро глянув на его усталое лицо под светлыми волосами, я задумчиво уставилась в свою тарелку, варварски разламывая картошку на две части. А затем каждую часть еще на две. Традиционный ритуал — разделить все на восемь частей. Одна из моих «особенностей», гори они алым пламенем...
Мама, она же леди Ровена, выплыла в столовую в торжественно-алом платье. Избалованная единственная дочь, воспитанная в роскоши, она любила наряжаться, развлекаясь тем, что примеряла на себя новые роли. Вот только теперь у нее осталось только два выходных платья, которые она меняла каждый день, дополняя образ то платком, то цветком, то самодельной брошью. И в обоих этих нарядах ее уже видели другие семьи. Собственно из-за этого мама и не сопровождала нас вчера — нельзя было дать обществу даже намека на удручающее финансовое положение семьи. Мое вчерашнее голубое платье было сшито в кредит, а украшения и вовсе взяты в аренду на вечер.
Кто бы несколько десятков лет назад мог подумать, что влиятельный род Золотистых может так быстро обеднеть? Еще лет тридцать назад, я бы расхохоталась на такое заявление, приняв его за глупую шутку. Теперь не смешно.
Несколько минут за столом раздавалось только негромкое бряцание серебряных вилок. Помню, когда-то они были позолоченными, но теперь острые зубцы сияли совсем холодным блеском. Я вспомнила о серебряных пуговицах на белом...
Еще и моргнула!
— Ты выглядишь иначе, — непринужденно проговорила мама, первой нарушая тишину.
Ожидая ответа от отца, я подняла глаза и тут же поймала на себе пристальный взгляд — мама обращалась ко мне. В ответ сдержанно пожала плечами. Рассказывать правду о своем внезапном наваждении я не собиралась ни ей, ни кому-либо.
— Как — иначе? — поинтересовалась, предполагая, что внешне могла отечь от лошадиной дозы принятого уже глубокой ночью успокаивающего. Вилкой я подцепила кусок картошки, принявшись с деланным равнодушием жевать.
— Рассеянной. Будто твои мысли далеко от дома, — легко заключила мама и бросила внимательный взгляд на мою полупустую тарелку. — Ещё и не ешь толком.