— Ладно, мужики, по последней — и пошли в дом, — примирительно предложил Анатолий. — А то сейчас наши прибегут, орать начнут.
Стакан в очередной раз пошел по кругу, бутылка и соленые огурцы закончились — новогодний вечер продолжался…
Все, что можно было сказать лестного о синтетическом мехе и кожаных сапожках ульяновской фабрики, было сказано, и дамы перешли к светской беседе, подчас перемежавшейся крепким матерком Тоньки — самой непосредственной и спонтанной из трех приятельниц.
— Ну как ты вторую беременность переносишь — лучше, чем первую? — сочувственно поинтересовалась, поглядывая на вырисовывавшийся под свободным платьем с вышивкой живот Надежды, жена Фролина. — Тебя же с Лешей рвало чуть не до родов, правда?
— Да, на одном шоколаде держалась — ничего в рот не лезло, — подтвердила та, слегка поглаживая себя рукой. — Оттого и народился почти на шесть кило, и ходить долго не мог — в полтора года сидя передвигался. Ногой отталкивался — и вперед спиной. Да так быстро получалось — в момент на другом конце комнаты!
Женщины рассмеялись, представив себе необычайную манеру передвижения полуторагодовалого Алеши.
— Куда с нашей жизнью нищету-то плодить? Самим, блядь, скоро жрать нечего будет! — вскинув горестно руки, словно отсекая тем все пути к лучшей жизни, вступила в разговор Козляева. — Твой вот сколько приносит? Щас хоть в горячий его выперла — а раньше?.. Зенки только водкой заливают, а о детях не думают. Мой вон тоже недалеко ушел…
— Надя, ты и вправду отважная женщина, — стараясь загладить бестактность Тоньки, мягко произнесла Фролина. — Я вот о втором пока и не думаю.
— Никакая не отважная… Я, как прознала, аборт сделать хотела, — негаданно для себя разоткровенничалась Панарова, нахмурив прямые брови и мотнув головой, будто отгоняя неправедные прошлые мысли. — Но гинеколог сказала: «Третий аборт за четыре года, если пойдешь — матку уберем, так что рожай». Куда деваться-то?.. Как-нибудь на картошке да на поросятах вытянем. Мать моя будет помогать. У нее в деревне корова своя и свиньи… От его-то алкашей ничего не дождешься: никакую живность, кроме курей, не держат, гуляют только да еще и его спаивают. Как к своим уедет — так на две недели запой. Уж на развод хотела подавать, а тут вот как вышло… Лешке все время неможется — кашель, бронхит… Хоть бы раз свекровь приехала с ним посидеть, помочь! Все недосуг… И денег отродясь нет, хоть оба пенсию получают.
Козляевой вдруг стало невыносимо безотрадно от щемящей жалости ко всем несчастным бабам в стране. Очи заблестели нетрезвой слезой, она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы успокоиться.
— Ничего, Надьк… Старший, не увидишь как, в школу пойдет. Будешь рада, что родила второго. Лишь бы не спились и в Афган не загремели… Говорят, якобы уже и к нам в Бахметьевск гробы присылали, — сжав кулачки, Тонька почувствовала, что слезы уступили место злости. — Брать-то наших будут, не секретарских и не директорских — они-то своих сынков отмажут, суки гребаные!.. Ладно, что у меня дочка, — неожиданно вдруг вспомнила она.
Потирая с мороза руки, в переднюю ворвался, слегка пригнув голову, чтоб не задеть о притолоку, плотоядно улыбающийся Фролин.
— Ну что, девчата, танцы до утра? — заорал он, всполошив вздрогнувшую женскую камарилью. — Давай, тезка, вруби погромче!.. Пошли, пошли, в конторе, поди, засиделась! — тянул он с дивана Алешину маму, другой рукой поднимая не противившуюся супругу, успевшую неприметным движением распустить светло-каштановые волнистые волосы и с обожанием глядевшую на компанейского мужа.
Анатолий с Семеном опять уселись за стол в задней, что-то вяло ковыряя вилками и изображая полнейшее безучастное равнодушие к действу в зале.
В молодости гитарист-самоучка, «слухач», не знавший нотной грамоты, Панаров подбирал на слух любую мелодию, сочинял и пел песни, с сельским ансамблем исколесил много соседних городов и весей. Даже мама Алеши подчас в наплыве чувств признавалась, что полюбила его за голос и за песни под гитару. Но все это было до свадьбы.