Несколько раз Панаров наведывался, взяв с собой сына, в роддом. Алеша хорошо знал привычную дорогу в больницу и радовался прогулке. Правда, внутрь их все равно не пускали. Они терпеливо выстаивали, толкались в очереди из двух десятков младых отцов у мутного кургузого оконца с откидной полочкой в желто-вато-белой двери, откуда время от времени показывалась полная рука санитарки, что переспрашивала фамилию, забирала передачу и сварливо восклицала: «Следу-щай!.. Не задержите!»
Протиснув пакет со своей передачей, Анатолий шел наружу, задирал голову кверху, глядя на плотно закрытые окна третьего этажа, и ждал появления в одном из них Надежды. Окна открывать воспрещалось — снаружи было еще холодно. Восковобледная супруга изнуренно, вымученно улыбалась, махала в стекло правой рукой и показывала некий кулечек в левой, облокотясь на подоконник. Со слов папы, это была младшая сестренка Алеши. Тот всматривался недоверчиво в окошко в вышине и всякий раз допытывался, скоро ли маму отпустят домой.
«Скоро, — неизменно отвечал отец, — вот швы снимут и отпустят».
И они за руку шли обратно той же дорогой через заснеженный мартовский лес с еще играющей поземкой и низкий дощатый мостик через дымящуюся маловодную кислотную речушку.
С возвращением мамы из больницы и появлением в доме крохотной сестренки жизнь Алеши несказанно изменилась.
Леночка явно давала всем понять, кто теперь в центре мироздания, а кто далеко на его краю. Она непрестанно заходилась надсадным, безумолчным криком, сучила ножками — до и после кормления, днем и ночью, в люльке и на руках. Родители, отчаявшись, даже решили было, что сглазил ее некто, «колдунов ведь тут — два порядка», и пригласили домой хмурую и худую старушонку с мутными от катаракты глазами, славившуюся в округе искусством снятия порчи и всяких нехороших заговоров.
Принюхиваясь и подслеповато щурясь, кряхтя, вразвалку, припадая на правую ногу, старушка неспешно обследовала обе комнаты и спальни в доме и нежданно прошамкала со злобным торжеством в скрипучем голосе: «Ваш дом стоит на плохой землице… Когда венцы заводили, кто-то воду на землю вылил, которой покойничка обмывали… Не будет вам в этом доме счастья».
После этого бабушка, глубоко склонившись над кроваткой, что-то невнятно пошептала на ушко ненадолго забывшейся чутким сном малютке, окропила распашонку святой водой и приложила к темечку бумажную иконку с потертыми, мятыми краями. От этих лечебных процедур Леночка тут же проснулась и стала орать благим матом. Старушка тотчас засуетилась, получила положенную мзду в сложенную горсткой морщинистую лапку, спехом попрощалась и ретировалась, заковыляла, второпях подволакивая ногу.
«Дура старая, — неприязненно подумал про себя Панаров. — „Все стены пропитаны ядом, и негде главы приклонить", — прямо не дом, а замок готический с привидениями».
Либо сглаз был донельзя крепким, либо лекарство против него слабоватым, но ничего после посещения ведуньи не изменилось. Сестренка денно и нощно надрывалась, пребывала в громком плаче, во время которого внезапно в воздухе повисала беззвучная пауза, кожица на ее крошечном, страдальчески сморщенном личике синела, затем раздавался неистовый рев на весь дом, длившийся до следующей паузы с безмолвно распахнутым синюшным беззубым ротиком.
Может, Ларвы и Лемуры покойного, чье незримое присутствие в доме так явно ощущал в сумраке Алеша, вселялись в бедную беззащитную Леночку и делали ее одержимой?.. Повторить девятикратно древний обряд с бросанием в дверь на улицу, через спину, босиком, горсти черных бобов Панарову в голову как-то не пришло… Не выкупил Алешин папа у мертвых ни себя, ни своих — не очень-то он верил в магические обряды…
Грудь Леночка брала плохо и в весе почти не набирала. Алешина мама с глазами, замутненными слезой, причитала, вымаливала: «Это мне в наказанье, что я аборт сделать собиралась… Прости меня, пожалуйста, доченька!»
Панаров лечил нервы на свой старый, испытанный лад, и ночные драмы в спальне его, казалось, беспокоили мало.
Ко всем бедам, где-то через месяц после выписки малышка заболела, и врач поставил диагноз двустороннего воспаления легких.
Снова больница, опять хлоркой пропахшая палата, антибиотики через систему: сначала в капельную голубоватую ниточку вены на тоненькой, как прутик, ручонке, позднее — на крохотной мученической головке с запавшими родничками. Неделя за неделей — на больничной койке.
Прелюдия жизни сестренки была непростой.
Глава 11