— Нет, я в деревню на пару дней съездил к своим, — без усилия соврал Анатолий, уставившись в тарелку с дымящимися щами.
— Так я тебе по дружбе, по секрету… — согласился с версией приятель. — С народа подписки взяли, чтоб молчали. Толки ходят: диверсию на заводе готовил. Вроде как шпион американский. Теперь не высовывайся — я слыхал: ты в особый список попал. За тобой присматривать будут.
— Я-то здесь при чем?.. У меня с Боксером по малости только дела были, — отмахнулся немного с раздражением Панаров.
— Мое дело предупредить. Через вертушку ничего не носи — шманать будут… Тем более, у тебя залет был. Смотри, меня не подставь, — перестав улыбаться, уже серьезно предостерег Алексей. — Я человек маленький, с диверсантами не якшаюсь.
— Живи спокойно. Никого я не подставлю. Вон, лучше Козляева опасайся. Этот тебя сдаст, как стеклотару… И еще гордиться будет.
— Я говорил, что он стучит, — утвердительно кивнул Фролин, с аппетитом жуя хлеб и бодро черпая ложкой.
— Ну и черт с ним. Главное, что мы знаем об этом… Пошел я обратно, норму надо перевыполнять, — Анатолий поднялся из-за стола, так и не доев обильно-пролетарское второе.
Глава 103
После окончания смены Панаров с опаской миновал вохровцев, хотя ничего за пазухой не нес. Те даже не взглянули на него, дежурный просунул в оконце оранжевый пластиковый пропуск и разблокировал железную «вертушку».
Выйдя на крыльцо проходной, Анатолий остановился и осторожно осмотрелся по сторонам.
Никаких подозрительных личностей вокруг он не завидел и неторопливо двинулся в сторону рабочего поселка. Пару раз он резко сворачивал в узенькие переулки и замирал, стоя несколько секунд не шелохнувшись и напряженно вслушиваясь — проверяя на всякий случай, не крадется ли кто следом в потемках.
Сухой ночной воздух почти не двигался — ни шороха, в тиши было слышно только, как с негой стрекочут любвеобильные кузнечики в густой траве да то тут, то там сонно полаивают на гулящих котов дворовые псы. На черном небосводе прозрачнобледно вырисовывался стеклянный месяц.
Панаров воротился на привычную дорогу, ведшую к дому Любки, уже не таясь и выстраивая в уме непростое начало разговора, чтобы как-то загладить, затушевать скребущие в душе воспоминания об испорченной грубым вторжением извне последней встрече…
В доме Даманской напряженно поглядывали в окно двое незнакомцев.
Любовь сидела крепко привязанной к стулу, руки скручены глубоко врезавшейся в кожу капроновой бельевой веревкой за высокой деревянной спинкой, ноги спутаны той же веревкой у беззащитно голых щиколоток. На бескровной щеке и в ночи в платиновом свете полумесяца темнело пятно от удара.
— Будешь тихо сидеть — будешь жить, — заверил ее тот, что был с небольшой бородкой и повыше. — Мы с ним побазарим и уйдем, вдвоем вас оставим ворковать. Есть разговор к нему от Боксера.
Он с кривой ухмылкой обратился к державшему левую ладонь на плече женщины круглолицему напарнику.
— Боксер передал, что этот чмошник не утерпит, сразу после второй смены к своей бляди побежит. А у него прям сегодня — ночная… Уже тащится сюда, поди… В штаны ссыт, а кочан попарить охота, да?
— Вякнешь, дернешься — и тебя, и его чикнем, — шмыгнув носом, зловеще пригрозил тот Любке, у которой слезы, не переставая, катились по щекам.
Вдруг субъект с бородкой заприметил в окне темную мужскую фигуру у забора и враз отскочил от стекла, прижавшись спиной к стене у входа в избу.
— Тихо!.. Идет, — прошипел он узкоглазому напарнику.
Калитка, ведущая в сени, коротко скрипнула, как бы с неохотой подалась, пропуская внутрь беспечного гостя, и снаружи мерно раздались тяжелые мужские шаги по неровным половицам. Еще секунда, вот-вот — и должна отвориться незапертая дверь в комнату.
— Толька, нет!.. — не своим, грудным, животным голосом вскрикнула Любка, изо всех сил рванувшись вперед на стуле.
— Ах ты, курва! — злобно прошипел тот, что держал ее за плечо левой рукой, отвернувшись в напряжении к двери, и с разворота с силой полоснул лезвием выкидухи по горлу женщины. Раздался судорожный хрип жертвы.
В сенях прогремел топот твердых подошв, хлопнула входная дверь, и темная фигура метнулась в сторону от дома.
— Ты че творишь, мясник? — сдавленно воскликнул первый.