Случалось, мама Алеши поздним вечером настороженно вглядывалась в чернильное окошко кухни, заметив во дворе смутное движение. «Толь, по-моему, у конюшни кто-то ходит», — жаловалась она мужу встревоженно и боязливо.
Тогда Анатолий, лежавший в передней пред телевизором, поднимался с дивана, молчком надевал старый стеганый ватник, нахлобучивал бесформенную, клоками порыжевшую кроличью ушанку, брал в руку зазубренный топор в сенях и уходил во мрак. Через какое-то время он так же молча возвращался: «Все нормально, никого… В конюшне тоже, — и, обращаясь уже к Алеше, добавлял: — в туалет захочешь — сходи в ведро, на двор не шастай».
Глава 6
— Ты опять без света читаешь? — войдя в комнату и щелкая выключателем люстры, спросил отец, вернувшись со смены. — Глаза так испортишь и будешь слепой.
Взрослым нельзя было рассказывать о том, что мгновением ранее из дома исчез иной, рыскавший по комнатам, о присутствии кого-то иль чего-то осознающего и недоброго, ищущего обидеть, которому опасно открыться при свете люстры. Лучшая защита против чужого — слиться с тканью сумерек. Пусть и ценой больных глаз. В темноте может таиться зло, но темнота же скрывает от него и немощную жертву. Самые неладные вещи происходят с людьми при ярком дневном свете.
Алеша почувствовал знакомый сложный запах, исходивший от отца: смесь чего-то тяжелого, аптечно-сладковатого с горьким табачным дымом. Папа был веселее обычного — значит, вечером в доме ожидался скандал: мама задаст ему взбучку.
Для Алешиной мамы алкоголь был заклятым недругом семьи.
Оба выросшие в деревне — в простых крестьянских семьях с пьющими отцами и жалкими, несчастными матерями, терпевшими и нужду, и побои, и унижения — они унаследовали разное отношение к спиртному.
Молчаливый, задумчивый и нелюдимый, замкнутый и склонный к зыбкости чувств, к меланхолии, Панаров, чья воля в детстве была задавлена буянившим вечерами пьяным родителем, а жизненный путь на конце третьего десятка складывался навыворот, вычерчивался как сплошная чреда неправильных решений, чья злополучная судьба слагалась как-то случайно, непреднамеренно, находил в спиртном забвение и мягкое утешение болящей души: «И каждый вечер друг единственный в моем стакане отражен…»
Волевая, решительная и предприимчивая, его миниатюрная супруга сызмала была вынуждена полагаться на свои силы, идти вразрез, рано взбунтовалась против пьяного самодурства и в пятнадцать лет ушла из семьи, поступив в экономический техникум за сотни километров от родительского дома, в который уже никогда не воротилась.
— Это что у нас за праздник? — приняв воинственно-задиристый вид, грозно вопросила маленькая, худощавая Надежда широкоплечего, коренастого и уже начинавшего понемногу грузнеть, матереть мужа, почувствовав ненавистный ей перегар, едва войдя в избу. — Опять поддал?
— С мужиками после смены разговорился, один стакан всего выпил, — примирительно улыбаясь, оправдался Панаров и добавил, посерьезнев и вроде даже протрезвев: — Директора завода у нас взяли за хищение соцсобственности… Мужики болтают — вышка светит с конфискацией.
— Тебе-то какое дело?.. От радости, что ль, гуляешь иль с горя? — не принимая объяснения, принялась неуклонно развивать заезженную тему Алешина мама. — Тот нахапал, наворовал на стройках, домище двухэтажный отгрохал, а ты баню во дворе поставить не можешь. В городскую за семь верст ходим, заразу всякую собираем… Как сами жили, нищеблуды, и с матерью по деревне от Архипыча бегали — так и я, хочешь, чтоб с тобой жила?
— Тебе все хреново живется? — задетый за живое бередящими воспоминаниями детства, уже с хмурым раздражением в голосе переспросил Анатолий. — А кто тебе пристрой поставил? С бревнами корячился. С конюшней… Я из семьи, что ль, тащу?
— В семью тоже ничего не тащишь, — наседая, парировала Надежда. — Вон, как другие — Фролин хрусталь с завода ящиками продает, наживается. А вы, пропойцы, две чаплашки через проходную пронесете — и враз за водкой… Я в одном пальто все сезоны от свадьбы хожу, и сапоги купить не на что.