Заметил изменившуюся за столом атмосферу и Сергунька, он весь сжался, испуганно произнес:
— Сейчас драться будут!?
Нам, взрослым людям, стало как-то не по себе, неуютно от этого испуганного полувопроса-полуутверждения мальчика.
— Слышите, что сказал Сергунька? — спросила мать. — Не за столом вести этот разговор. Ешьте, пейте, кто от этого не глупеет, помните, что вы сыны Победы, отец правильно сказал, на вас мы надежды возлагаем. Каждый из вас, ребята, для нас, ваших родителей, именно тот Человек, о котором мы мечтали тогда, когда печатался этот номер.
— Человек — это звучит гордо, — Виктор явно хватил лишнего, и его начало заносить, из интересного собеседника он становился назойливым. — Гордо! Алексей Максимович писал, а мы, как попугаи, повторяем.
Володька стал за стулом Светаева и тряхнул его за плечи:
— Что ты знаешь? Вырвал одну фразу и действительно, как попугай, повторяешь. Послушай, что писал Горький.
— Просвети нас, неучей, вью-ю-ноша!
Владимир, пожалуй, не по зубам моему приятелю. Светаев остер на язык, но брат еще в школе слыл энциклопедистом. Читает он все — энциклопедию и стихи, уставы и беллетристику, историю кино и какие-то философские трактаты. Спорить с ним бесполезно. Он все равно окажется прав, сошлется, найдет и покажет какой-нибудь весьма авторитетный источник. Вот и сейчас, устремив взгляд на балконную дверь, брат читал по памяти, как по книге:
— Человек — вот правда! Все — в Человеке, все — для Человека! Существует только Человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Человек! Это — великолепно! — погрозив пальцем Виктору, добавил: — И уже потом, понимаешь, потом, как вывод, — это звучит гордо!
Виктор в знак капитуляции поднял руки. Заговорили все сразу. Каждому хотелось сказать свое слово о единственном чуде на земле. Говорили о призвании человека, долге, обязанностях. Женя прочла стихи Межелайтиса, а мама — Есенина. Когда мать читала стихи, Женя мне шепнула на ухо:
— Какая у тебя чудная мама.
— Станет твоей свекровью, не то запоешь, — пошутил я.
Женя смутилась.
Действительно, мать словно помолодела. Криницкий произнес в ее честь панегирик и поднял бокал:
— Хочу еще раз выпить за тебя, Тамара. Ты даже не можешь себе представить, как мне было приятно, когда в какой-нибудь чужой стране я слышал по радио наши «Последние известия» или «Маяк» и среди других — коротенькое сообщение из Принеманска. А однажды в Париже я услышал в выпуске «Маяка» твой голос. Ты вела репортаж с нашего Лебединого озера. Чувство было такое, будто стоишь ты рядом, будто я вас всех увидел. Очень было приятно.
— Спасибо, Олежек, на добром слове.
Криницкий подошел к маме и поцеловал ее, а потом, обращаясь ко мне, добавил:
— Гордись, Анатолий, такой матерью, гордись!
— Что же ты молчишь, Толик? — спросил отец.
— Я не молчу, я горжусь мамой, ее даже в Париже слушали.
Перед родителями мы всегда в долгу. Как правило, не успеваешь его заплатить, как сам становишься родителем и тебе самому должают.
Точка. Теперь уже не поздно, а слишком рано. Встает заря, а я еще не ложился спать. Гости давным-давно разошлись, я проводил Женю, выслушал мнение матери о моей избраннице:
— Славная девушка, только ты ее не обижай.
9 марта
— Я хочу послать вас в отдел писем. Поработаете, присмотритесь, подумаете, что можно создать на базе этого главного в редакции отдела, — такое предложение сделал Светаеву и мне главный редактор.
— За какие грехи, Олег Игоревич? — взмолился Виктор. — Неужели вы не можете простить нам ту злополучную полосу?
Криницкий объяснил, что в отделе писем наиболее интересный участок работы в редакции, что там ощущается пульс жизни и т. д. и т. п.
Светаев расстроен, хотя и иронизирует.
— Как в кинематографе. В первой серии героя посылают по заданию отдела писем проверить письмо склочницы. Зарождается любовь. Во второй герой — уже из международного отдела — летит за границу. Весело проводит время среди коллег. Пьет, закусывает. Возвращается домой — любовь крупным планом. Мы с тобой, Толя, на пути к славе. Отдел писем, заграничная командировка, поцелуй в диафрагму.
В самом деле, почему главный решил перевести нас в отдел писем? Не является ли это замаскированным взысканием за нашу с Виктором пьянку, за мой пьяный бунт против отца?