Разговор тогда не получился, не получился он и позднее, когда Павел Петрович, успокоившись, пытался объяснить Анатолию, почему он осуждает «философию» его приятеля.
Вот так иногда на чаши весов кладут многолетнее влияние родителей и недельные приятельские отношения. И выходит, перетянула чаша Светаева. Теперь еще пьянки…
— Гнать надо Светаева, — в запальчивости высказал свою мысль вслух Ткаченко, — гнать к чертовой матери из редакции.
— Принципиальным нужно оставаться до конца. Как коммунист ты должен дать партийную оценку и позорному поведению своего сына. С большевистской прямотой признать допущенные ошибки в воспитании… А теперь, после этого пленума горкома, поведение Анатолия будет выглядеть особенно скандально.
Больше слушать Ткаченко не мог. Хлопнув дверью вышел из палаты. Ерунда какая-то. Если бы что-нибудь серьезное, то Криницкий об авторе статьи не упомянул в отчете с пленума горкома партии. Вчера была Тамара и ничего не сказала. Возможно, не хотела беспокоить. Лучше бы она сказала, чем этот… Сейчас же позвоню домой и выясню, в чем дело. Ткаченко не успел набрать нужный номер телефона, как увидел идущих по коридору Анатолия и Женю. Забыв положить трубку на рычаг, бросился к сыну:
— Анатолий, ты-то мне и нужен. Простите, Женя, нам надо поговорить с ним…
— Чего это ты меня за руку держишь, — засмеялся Анатолий, — я никуда не думаю убегать. Читал отчет о пленуме?.. Ну и жарко было…
— Не об этом сейчас речь…
— Я пойду к маме, — сказала Женя.
— Хорошо. Я за тобой зайду. Слушаю, отец.
Наступила тягостная пауза — старший не знал, с чего начать неприятный разговор, а младший выжидающе смотрел ему в глаза. И в его взгляде можно было прочитать досаду, нетерпение, удивление, только не смущение и раскаяние.
— Ну? — первый молчание нарушил Анатолий.
— Что же ты сам не рассказал мне о ресторанной эпопее. От людей я должен узнавать?
— Ты же меня не спрашиваешь, что было сегодня на завтрак?
Спокойствие сына, казалось, граничит с легкомыслием. Павел Петрович с раздражением спросил:
— Что тебе на завтрак подавали? Попутно не забудь ответить, о чем спрашивали в милиции!
— Милда Ивановна — лицо действующее…
— Это еще что за действующее лицо?
— Так называлось весьма склочное письмо в редакцию. Вот Милда Ивановна и стала для нас нарицательным именем.
— Это очень занятно, но вначале я хотел бы услышать о том, что произошло у тебя и Светаева в ресторане. Как твоему дружку пробили голову, как вас поволокли в милицию.
— Типичная Милда Ивановна. Из всего тобой сказанного правда только то, что мы с Виктором были в ресторане. Выпили — о, ужас! — по рюмке коньяку, по чашке кофе. Я дежурил, ушел в редакцию. Виктор остался. Увидел какую-то свою знакомую, повздорил с ее мальчиком. Но все обошлось без драки, без вмешательства милиции и «Скорой помощи». Как видишь, твоя Милда Ивановна несколько преувеличила. Кровь не лилась рекою. Можешь ее огорчить. А теперь извини — я пойду проведаю Любовь Павловну. И не обижайся. Нас пропустили только к ней, как к тяжело больной. А ты уже бегающая личность, выздоравливаешь, сплетни слушаешь, на родного сына рычишь…
Ткаченко-старший доставил себе удовольствие, сообщив Герасиму Кузьмичу, что никакого «персонального дела» не будет, что все это грязная сплетня.
— Мое дело — сигнализировать, — не смутился Герасим Кузьмич, — а твое дело реагировать. А то знаешь, сегодня нет персонального дела, а завтра может быть. Я бы лично обсуждал таких, как Анатолий, после первого посещения ресторана, так сказать, в целях профилактики. Тогда второго раза не было бы.
— Наше счастье, что сие от тебя не зависит. Что же касается потасовки из-за девушек, то это не привилегия нынешнего поколения. Случалось подобное и в наши героические тридцатые годы, и в годы молодости моего отца, и в ту пору, когда мой дед еще ухаживал за моей бабкой.
— Но твой дед и бабка жили во времена царизма. В наше счастливое время нет нужды одурманивать свое сознание алкоголем и устраивать дуэли, присущие гнилой буржуазии.
— А ведь ты и вправду Милда Ивановна.
— Чего?!
— Просто так. Вспомнил одну особу.
Во время врачебного обхода Павел Петрович попросил:
— Переведите меня в другую палату.
— Почему? — удивилась врач.
— Здесь трудно дышать. Давление повышается.
— Если представится такая возможность.
— А если таковая не представится, то лучше выпишите.