Когда мы приехали в редакцию, секретарша воскликнула:
— Ой, наконец-то, из обкома партии дважды звонили. Вас ждут.
В таком виде нельзя вести Урюпина к Владасу Рудису. Чтобы выиграть время, позвонил в обком и сказал, что Виктору Антоновичу нездоровится, может быть, перенести встречу.
— Хватит! — зло бросил Рудис. — Не играй с нами в прятки. Небось, уже тепленький. Приходите сейчас.
В кабинете секретаря был и новый заведующий отделом пропаганды и агитации, приехавший из Москвы.
— Рассказывайте, Урюпин, о своих художествах.
Виктор пошатнулся, пошел к столу:
— Чего тебе рассказывать?
Кровь прилила к лицу Рудиса, он вскочил с места, большим тяжелым кулаком грохнул по столу, да так, что массивный чернильный прибор подскочил.
— Пьянствуете?
— Ну, допус-с-тим…
— Не допустим. С пьяных глаз идиотские ошибки в газете пропускаете.
— Ош-шиб-ки были, н-не от-ппира-юсь.
— А на заводе? Что вы на заводе вытворяли? — задохнулся от гнева секретарь. — Да за это бы вас в тюрьму, как вашего этого дружка, Кукина…
— Бу-у-кк-кина. Ва-ню Бу-ук-кина.
— Хулигана и дебошира.
Что?! Вот так новость! Выходит, пока я был в командировке, мой милый заместитель успел отличиться на заводе… Попутал же меня нечистый поручить Урюпину довести до конца дело с фронтовой бригадой. Стыд какой! Урюпин напился вместе с Букиным. И, дойдя до состояния, когда «море по колено», явились в цех «разгонять липовую фронтовую бригаду».
Урюпин слушал, набычившись, барабаня пальцами по столу. Пуговицы на кителе расстегнулись, открыв линялые полосы тельняшки. Неожиданно хрипло он запел:
Поднялся из-за стола, погрозил секретарю пальцем и изрек:
— Ну что ты из себя представляешь? Человеком прикидываешься, а ты разве человек? Ты такой же винтик, как и я. Ржавый винт, а тебя в дырку, которая у всех на виду, завернули. Надо было бы тебя закручивать где-нибудь в уголочке, подальше от глаз людских. Там, в ящике письменного стола, где у вас бумажечки подшиваются. А Букин? Букин в тюрьме. Почему он хулиганит, ты знаешь?
Владас Рудис вышел из-за стола, кулаки сжал, глаза прищурил. У меня перехватило дыхание. У секретаря нрав партизанский, человек он решительный, как бы за грудки Урюпина не схватил. Этого только не хватало.
Заведующий отделом пропаганды и агитации указал Урюпину на дверь:
— Проспитесь, на бюро вызовем.
— Мы моряки, тилим-бом-бом, — закрывая дверь, Урюпин прервал пение и со смехом крикнул:
— Привет, шурупчики!
Теперь оба — и секретарь, и заведующий отделом напустились на меня. Они говорили о долге журналиста, о его моральном облике, о слабости воспитательной работы в редакции и о многих-многих других прописных истинах, забывая, что Урюпин не за два месяца стал алкоголиком, что его рекомендовали на высокий пост в редакцию работники обкома, что именно они назвали его аборигеном. К черту таких знатоков местного края! Нам нужны в редакции хотя бы два коммуниста, знающие область, ее народ, традиции. Об этом я и сказал моим критикам.
— Зачем вы снова и снова повторяете одно и то же? — переходя на «вы», спросил Рудис.
— Я не прошу птичьего молока, — ответил я секретарю, — пройдет полгода-год, наши сотрудники освоятся с местными условиями, но пока нам трудно, мы просим обком помочь.
— Ищите людей. Найдете — поддержим. Но пока разговор об Урюпине. Лучше будет, если вы сами обсудите его поведение на партийном собрании редакции, а потом вынесем вопрос на бюро.
— Мы это сделаем, — пообещал я, прощаясь.
Однако обещание свое выполнить не мог. Урюпин исчез.
Секретарша сказала:
— Виктор Антонович на попутной машине уехал в Минск, а вам просил передать письмо.
Подходит к концу еще одна ночь, бессонная, тяжелая. Не такую профессию, Пашенька, ты выбрал, чтобы спать спокойно.
На столе лежит письмо Урюпина. Два мятых листа бумаги. Торопливо написанные строки ползут к правому верхнему углу страницы. Порвать бы эти листки, — знаю — писал их пьяный человек, — выбросить и забыть. Нет, не могу, словно загипнотизированный — читаю, перечитываю.
«Павел, не хочу величать тебя дорогим, уважаемым, незабываемым, очаровательным и т. д. и т. п. Пишу прямо, Павел. Ты человек не вредный. Работать с тобой можно. Но в редакции оставаться я не могу и не желаю.
Почему? Вот вопрос, который не дает покоя вашему любопытству. Почему Урюпин так много пьет, почему катится под откос? Интересно?