— Справился?
— Трудно приходилось, но могу заверить, что там у меня срывов не было…
— А мой Толя, когда был еще маленьким, бывало, говорил: «Мы хвастоваться не будем». Спросишь его, какие отметки принес из школы, а он в ответ: «Хвастоваться не будем».
— А сейчас можно и «похвастоваться», читал я его статью в «Заре» о школьном комсомоле.
— Растет помаленьку.
— Тогда сработаемся!
— Как это сработаемся?
Словно гром грянул в комнате, так ошеломила Павла Петровича новость, сообщенная гостем: Криницкий приехал в Принеманск не в командировку, не друзей проведать, а надолго, насовсем. Он назначен главным редактором «Зари Немана». Глебов возвращается на партийную работу.
— И ты согласился?
— А разве ты не согласился, когда тебя из «Красного Знамени» сюда послали?
— Сравнил. Тогда была война. Да меня и не спрашивали.
— А меня спросили. Тебе могу признаться: я не возражал. «Заря» — родная газета. С ней кусок жизни связан. Сейчас Принеманск особым вниманием у заграницы пользуется. Наглядно видно, что смогли сделать большевики после войны. Рассказывали, что туристы к вам валом валят. Что же касается газеты, то хаять ее я не собираюсь. В Москве еще раз внимательно просмотрел подшивку за последний год. Что ж, конечно, можно делать газету и лучше, но и то, что делалось, нельзя ругать. Видно, сохранились в редакции и опытные журналисты, есть и читательский актив.
— С людьми я тебя познакомлю. Действительно, есть хорошие товарищи, есть и никудышные журналисты, балласт. Но с тебя спрос будет выше, Олег, нелегко тебе придется.
— И тебе нелегко пришлось.
— Это верно. К счастью, ныне Крутковские — ископаемые, редкое явление.
— Кстати, в одном дачном поселке под Москвой я встретил бывшего редактора «Зари» собственной персоной, лишь чуть-чуть траченного молью.
— Крутковского?! — удивился Ткаченко. — Знаешь, я о нем ничего не слышал с того самого времени, как его поперли из «Зари Немана».
— Да, тогда тебе, Пашенька, повезло. Если бы Иван Кузьмич не зарвался, то поперли бы тебя. В ту пору горлопаны типа Крутковского еще могли держаться на поверхности. Да, уж больно зарвался тогда Иван Кузьмич.
— Не к ночи будь помянут, многим он людям кровь попортил.
— А сейчас такой скромненький старикашка в потертом пиджачишке, пенсию получает, в архивах роется, какие-то мемуары собирается писать…
— А больше никого из наших не встречал?
— Платов за рубежом наше радио представляет.
— Слыхал, Тамара его на совещании собкоров видела. Дедом уже стал.
— Да, чуть не забыл, Андрей Михайлович Саратовский тебе привет просил передать. Он тогда меня благословил на работу за границей. А теперь вот в Принеманск порекомендовал.
— Человек! Всегда он был настоящим коммунистом. У такого на любой высоте голова не кружится.
Как всегда бывает после долгой разлуки, друзья перепрыгивали с темы на тему, вспоминая то одного, то другого сослуживца, дни, проведенные вместе. Часы пробили полночь. Стало ясно, что Тамара Васильевна задержалась в командировке, сегодня не вернется. Гость отказался ночевать у Ткаченко, заспешил к себе в гостиницу.
— С чего думаешь начинать, если не секрет? — Павел Петрович задал вопрос, который, видно, давно вертелся у него на языке.
— Секрет, Пашенька, еще какой секрет. Сам не знаю, с чего начну. Мечта есть проводить творческие конкурсы, как в вузах, на замещение вакантных должностей в редакциях… Да от неопределенной должности литературных сотрудников лучше бы и вовсе отказаться. В редакции должны работать корреспонденты-репортеры, очеркисты, публицисты… Через определенный срок, скажем, каждые три года, они на конкурсе должны отстаивать свое право, оставаться дальше в редакции. Тогда бы у нас не досиживали до пенсии люди со стажем, измеряющимся десятками лет, и не умеющие сочинить отчет о собрании партийного актива.
— Реформы теперь не в почете…
— Ну, а самое-самое первое, что я бы хотел сделать, так это написать приказ о твоем возвращении в редакцию. Когда-то ты меня зачислил. Теперь я тебя.
Ткаченко беспомощно развел руками.
— Я бы тоже хотел прочитать такой приказ, тряхнуть стариной, но сам знаешь, человек велик в своих намерениях, но не в их выполнении.
Олег уловил непривычные нотки в словах Ткаченко и снял пальто, заявив, что останется ночевать и заставит старую галошу рассказать все, что на душе, что гнетет, и предскажет, чем сердце успокоится.