— Так о чем это я? — наконец прервала затянувшуюся паузу Любовь Павловна. — Ах, о коменданте. Стала давать ему уроки пения. Впрочем, играла на рояле и пела я одна, а он сидел, согнувшись в кресле, и молчал. Разговаривали мы редко. Хотя немецкий я понимаю. И в случае нужды могу поддержать разговор.
Такие уроки продолжались с месяц, потом вдруг коменданту пришла мысль создать хор из пленных, чтобы ему пели русские народные песни. Я получила доступ в лагерь. Пока отбирала солдат и офицеров с хорошими голосами, мне удалось завязать знакомство со многими военнопленными, встретилась даже с мужем. Но эта встреча радости не принесла. Ну да бог с ним. Не о нем речь. Нашлись в лагере настоящие люди. Через них партизаны и начали готовить массовый побег военнопленных.
Снова наступила длинная пауза.
— Да, я хотела рассказать о елке, о встрече Нового года. Комендант приказал мне, чтобы ночью привела певцов, он намерен слушать русские песни в ночь под Новый год. Такое у него, дескать, правило. Каждый Новый год он слушает песни другого народа. В прошлом году — Франции, в этом — России, а на следующий, — может быть, Англии или Америки, куда пошлет его фюрер.
В тот Новый год мне и показалось, что ветки елки напоминают дрожащие пальцы рук, молящих о пощаде.
В полумраке — длинный стол, накрытый белой скатертью. За ним — комендант. Его лицо с пьяно блестящими глазами кажется нарисованным светящимися красками.
Фашист широко раскрывает рот и прямо в глотку вливает коньяк. Затем щелкает над головой пальцами. Это знак мне. Пора начинать. Мы затягиваем певучую, раздольную песню о Волге.
Крупные, как дождевые капли, слезы стекают по бледно-синим щекам пьяного.
— Какая песня, какие голоса! — восхищается комендант. Дрожащей рукой он поднимает бутылку и, расплескивая на скатерть, наполняет бокал.
После этой песни один из пленных мне шепотом сказал, что мой муж ночью выскочил из барака, бросился на проволоку, — нервы сдали. Я тогда даже почувствовала облегчение. «Он не струсил, чего я больше всего боялась. Предпочел смерть плену».
Но думать мне долго не пришлось. Над головой просвистела пуля. Выстрелил взбешенный комендант. Я не заметила, когда он щелкнул пальцами. Похолодело в груди, в ушах зазвучал мотив знакомой с детства песни. Перед глазами пенящиеся волны, в морскую пучину уходит корабль, его команда выстроилась на палубе, волны лижут ноги отважным людям, а они стоят недвижно, над их головой реет андреевский флаг. Где я видела эту картину? В кино, театре? Все это казалось однажды уже пережитым.
— «Варяга», товарищи, споем «Варяга», — предложила я. — Ну, начали: «Все вымпелы реют и цепи гремят…»
Мне казалось, что гитлеровец сейчас начнет стрелять, кричать, топать ногами. Но в комнате было тихо. Хозяин спал, положив хмельную голову на рукоятку пистолета…
Любовь Павловна на этих словах оборвала рассказ и, не попрощавшись, ушла в свою комнату. А Женя и Анатолий продолжали безмолвно сидеть у елки и смотреть на растопыренные пальцы ее ветвей, на разноцветные огоньки крохотных лампочек. Ребята ждали продолжения рассказа. Хотелось, чтобы та ночь закончилась героически, чтобы Любовь Павловна пристукнула пьяного коменданта, открыла ворота лагеря, выпустила пленных.
Наступил уже Новый год, мирный, спокойный. На рассвете Анатолий попрощался. По дороге домой спросил у заиндевевшего фонаря: — Каким он будет для нас, наступающий год?
Фонарь молчал, но влюбленный парень уточнил:
— Для нас, это для меня с Женей. — Все чаще и чаще он ее имя ставил рядом со своим.
Женя Печалова не вела дневника. Но и она могла бы доверить бумаге многое такое, о чем ни за что не рассказала бы никому, даже матери, которую всегда считала самым большим и верным своим другом.
Встречи с Анатолием для Жени стали не только желанными, но просто необходимыми. Она считала часы, оставшиеся до свидания, дважды или трижды в день находила повод, чтобы позвонить ему. И всякий раз, когда телефонную трубку снимал кто-то другой, а не Анатолий, она словно чувствовала на себе иронический взгляд, явственно слышала пренебрежительно брошенную фразу: «Ну и прилипла же эта нахальная девка к Анатолию».
А при встречах, о чем бы ни говорили, она ждала, — вот сейчас, сейчас, он возьмет за руку и скажет: «Женюрка, любимая, жить без тебя не могу. Нам надо быть вместе, понимаешь, — навсегда вместе». Возможно, это и не звучало современно, но именно эти слова ей хотелось услышать. В глазах друга она давно их прочла, но при встречах Анатолий был весел, часто даже разговорчив, а этих слов не говорил.
Женя гордилась своей матерью, и ей было приятно, что Любовь Павловна понравилась и ее другу. В первый же день Нового года, встретившись с Женей, Толя с восторгом сказал:
— Вчера я влюбился в Любовь Павловну. Вот женщина! За один такой вечер, как она провела у коменданта, можно седой стать…
— У мамы до сих пор нет ни одного седого волоса…
— А почему она так неуважительно говорила о твоем отце?
— Откуда ты взял? — вспыхнула Женя. — Она слова о нем не сказала…
— Она же говорила, — напомнил Анатолий, — в плен попал, робкий такой, дела серьезного поручить нельзя.
Девушка засмеялась:
— Это она о своем первом муже говорила, капитане Гридине. С моим же отцом, лейтенантом Печаловым, мать вместе в партизанском отряде воевала. Поженились они после войны… Мне всего пять лет было, когда папа умер. Совсем молодым…
Не уловив настроения подруги, Анатолий беспечно продолжал разговор:
— Я думал, о нем вчера речь шла. Часто бывает, что у боевых женщин мужья попадаются совсем ни то ни се. Странно…
— Мой папа был очень смелым и хорошим. Хочешь посмотреть его фотографию?
— Покажи.
Женя принесла пухлый альбом. На первом листе была приклеена любительская фотография черноволосого лейтенанта.
Лицо лейтенанта показалось Анатолию очень знакомым. Нет, конечно он никогда не видел и не знал Игоря Печалова. Но именно таким и представлял себе отца Жени. Раньше ему казалось, что Женя очень похожа на мать. Теперь он увидел, что и разрез глаз, и взгляд, и чуть-чуть приподнятую вверх левую бровь Евгения унаследовала от отца.
— А ты, оказывается, дочь своего отца, — пошутил Анатолий.
— Похожа?
— Очень.
— Значит, буду счастлива. Так говорят: если девочка похожа на отца, а мальчик на мать, то будут счастливы. А ты на кого похож?
— Познакомлю с родителями — сама определишь. Хорошие у тебя родители, Женюрка.
— В самом деле тебе нравятся? Для меня нет дороже человека, чем мама.
— Романтичная, женственная и такая боевая! — констатировал Анатолий и тут же спросил, — а как тогда с комендантом мать разделалась, удалось бежать пленным?
— Не знаю, я вчера сама первый раз слышала эту историю. У матери таких историй на книгу бы хватило. Она даже начала писать, да бросила. Писательский труд ей оказался не под силу.
— А если бы мы с тобой помогли ей, как думаешь, согласилась бы Любовь Павловна?
Женя обрадовалась предложению Анатолия. Конечно, надо записать воспоминания матери, кроме того, совместная работа сблизит их, поможет лучше узнать друг друга — об этом она тоже подумала.
В тот же день девушка спросила мать:
— Где твои записи, давай, мы вдвоем с Толиком решили писать о тебе книгу.
— О, оказывается, и ты у меня писательницей заделалась, — засмеялась Любовь Павловна. — Смотри, вместо медицинского не поступи в литературный институт.
В рассказах, или главах неоконченной повести, главной героиней была Валентина Владимировна Ветрова. Не только Женя, но и Анатолий без труда узнали в ней автора записок Любовь Павловну Печалову. Она писала довольно откровенно. Анатолий был счастлив, словно старатель, напавший на золотоносную жилу. Женя радовалась, что теперь у них есть общее дело, и они часами увлеченно работали вместе.
Перепечатав на машинке первые страницы записок матери, Женя спросила у своего соавтора:
— Ты, Анатолий, ревнивый?