- Или за ненормальных...А в худшем - отправят на «костёр инквизиции».
- Наука сама дойдёт?
- Конечно. Рано или поздно, с костылями или без, но она его надыбает... У нас нет такого научного веса, как, например, у Вернадского, чтобы об этом открыто писать.
- Мы видели разное... От чего это зависит? – спросил я.
- От уровня нашего сознания, образования, представлений, памяти...
- А теперь ты хочешь вновь попасть в этот дом?
- Я хочу изучить этот мир, понять его природу, законы. Если это видения – разобраться, почему именно в этом месте они возникают! И куда деваются физические тела? Ведь они пропадают из реального мира. Но, не знаю, удастся ли мне всё это осуществить?
Что-то мягкое шлёпнуло мне в спину. Такое же заехало в плечо Маэлю. Он усмехнулся, отряхивая снег.
- Эй, полуночники! Долго бродить собираетесь?
На крыльце стояла в шубке лёгкая и задорная Ленара. Она лепила новую снежку.
- Идите к нам, - пригласил Маэль.
Мы стояли и наблюдали, как она шла. Наверное, никто никогда не видел картины краше – примера лёгкости, изящества и достоинства, будто на снежный бал прибыла Королева...
******************************************************************
О чём герои этого дневника говорили далее – неизвестно, нет страниц. Что было дальше с Афанасием Дибровой? Мне известно лишь о том, что вышла его книга «Орден железного волка», а потом была жестокая и глупая критика.
Некоторые из вопросов так и оставались открытыми. Удалось ли Маэлю поехать в Шоринск и исследовать таинственный дом? Как сложилась его судьба? Как так произошло, что мою покойную бабушку звали не Ленарой, а «бабой Люсей»? Неужели дед Опанас (так все его звали) женился на другой?
Об аресте деда и дальнейшей его ссылке в Барнаул я знал из рассказа Портупеева. А как дальше сложилась его судьба?
******************************************************************
«И час настал. Свой плащ скрутило время». Глава 3.
Ах, почему я был так не любопытен? Почему приезжал к деду редко и неохотно? Почему не расспрашивал его?
Помнится, встречал он меня всегда с неподдельной радостью, садил на колени, давал различные игрушки, вырезанные им же из дерева. Свистел в слепленную им глиняную птичку свистульку, а мама сердилась, говорила «денег не будет». Дед смеялся, махал рукой, совал птичку мне в карман, оставлял меня поиграть с Монахом – добродушным чёрным псом.
Выходила баба Люся, вытирала руки полотенцем и звала нас всех к столу. Мама требовала, чтобы я мыл руки после собаки. Я звенел рукомойником, журчал и плескал водой, льющейся в медный таз. А вокруг буйствовала весна, будто старинный орган гудели пчёлы у цветущих деревьев, и, словно соревнуясь в мастерстве, звонко пели птицы...
Бывало после обеда дед читал мне свои книги. Прощаясь, давал денег (мама говорила, что у него приличная пенсия, да и за издания книг он получает хорошие гонорары). Когда выходила очередная дедова книга он неизменно дарил её мне, не обращая внимания, на то, что такая уже была в моей библиотеке. Просто это было новое издание.
Повзрослев, я приезжал к деду обычно ненадолго и торопился уйти. Он всегда расспрашивал подробно об учёбе, и я терпеливо рассказывал.
В белое блюдце старик наливал густого пахучего мёда, а баба Люся накладывала в миску вареники с вишнями и клубникой...
Я приезжал потому, что мама просила. Но были случаи, когда я бывал у деда с целью найти тут или иную дефицитную книгу. Дед Опанас мог достать почти всё. Благодаря ему, моя библиотека ещё в детстве пополнилась изданиями редких приключенческих и фантастических книг, детективов, а позже –дефицитной классической и современной литературой.
Ах, зачем я не расспрашивал деда ни о чём? Почему не смотрел фотографии? Впрочем, свои фото старик и сам показывал неохотно, будто не придавая этому значения...
***
Я ещё раз тщательным образом осмотрел тот увесистый пакет, который передал Портупеев. Что ещё не изучено мною? Моё внимание привлекло нечто завёрнутое в газету.
Внутри газеты «Известия» - общая тетрадь на сорок восемь листов. Я полистал – она была исписана фиолетовыми чернилами. Кое-где они расплылись от попавших капель. Но читать вполне можно.
Мне предстоял концерт. Я отыграл его, а на следующий день мы с Агнией и Артёмом съездили на речку. Но общаясь с близкими, я всё же иногда погружался в воспоминания, и образ молодого Афанасия Дибровы стоял перед глазами.
Воспользовавшись первым же случаем, когда остался один, я открыл общую тетрадь из газетного пакета.
В тетради были отдельные записи, относящиеся к периоду 1942 -1943 годов. Наверное, эта тетрадь была изъята органами после возвращения Афанасия Дибровы из ссылки в Алтайском крае.