Все эти годы он жил в Барнауле. Сначала состоял чертёжником в каком-то конструкторском бюро, потом стал работать учителем литературы в средней школе.
Как и все тогда переживал за судьбу родины – отмечая красным карандашом на карте пути продвижения советских войск. Как многие – пытался попасть на фронт в действующую армию добровольцем или хотя бы военным корреспондентом - но ему неизбежно отказывали. Почему? Из-за неблагонадёжности? Боялись, что переметнётся на сторону врага или сбежит?
А Диброва продолжал жить, преподавать, воспитывать детей. Оброс знакомствами. Что-то писал. Делал заметки из произведений философа Григория Сковороды, чью книгу смог отыскать.
Ещё я искал упоминаний о Ленаре. Что же случилось в их отношениях? Что дало трещину? Почему такая красивая любовь разбилась, будто обронённая ваза?
Вообще, записи этого периода сухи, в них нет уже того восторженного упоения миром, как ранее. Хотя где-то на донышке души романтическое восприятие сохранилось.
Но вот одна из записей за 1943 год (а это последний год пребывания Афанасия Дибровы в ссылке) меня заинтересовала. Мне казалось, что мои поиски увенчались успехом, и одна грань тайны раскрылась.
ИЗ ЗАПИСОК АФАНАСИЯ ДИБРОВЫ (1943)
... Мы провожали в последний путь Елизарова. Хоронили на старом городском кладбище. Было зябко, и снег вдруг пошёл крупный, мягкий, будто в память Петру Захаровичу. Почему жизнь так жестока, почему лучшие уходят, а мерзавцы остаются? Я смотрел на чёрных птиц на деревьях, в нависшую простынь неба – не было ответа!
...Нынче мне была уготовлена судьбой очень необычная встреча.
Напишу обо всём по порядку.
После обеда заехал в школу – сегодня у меня кружок... Меня попросили к директору. Любовь Евгеньевна сидела в своём любимом старинном кресле, а в печке полыхали брикеты. Было жарко натоплено и пахло углём.
Спиной ко мне сидела светловолосая женщина с платком на плечах.
- Вот, Афанасий Петрович, познакомьтесь, Ляля Левчинская, журналистка. Корреспондент газеты «Комсомольская правда». Интересуется литературным кружком.
Женщина обернулась, скользнула взглядом и встала. Она была молода, невысокого роста, с крепким и упругим телом. Тонкие черты её лица показалось мне смутно знакомыми, быть может мы виделись когда-то, или она на кого-то похожа.
Левчинская заговорила быстро, такое ощущение, что она немного волновалась:
- Афанасий Петрович, ребята вашего кружка, пишут стихи для красноармейцев на фронте, также передают в госпитали для раненых. По отзывам – это очень радует, утешает и помогает. Солдат чувствует, что он не один, за ним родина, прекрасная и величественная. За ним дети – строители будущего. Это ободряет бойцов. Хотелось бы узнать, как вы сумели построить работу литературного кружка, что добились таких успехов?
Дождавшись окончания длинной её речи, я коротко рассказал о кружке и пригласил её на заседание...
... Когда литературная часть окончилась, я объявил, что слушаний и разборов новых произведений сегодня не будет и отпустил ребят. Мы договаривались с корреспонденткой газеты о беседе.
Мы вышли – мелкий мокрый снег обжигал лица, редкие фонари блистали во тьме. Левчинская закурила.
От кочегарки как раз отъезжал Паша Антонович, и я попросил, чтобы он на своей полуторке подбросил нас к гостинице, где остановилась Левчинская.
Я пригласил гостью в кабину, а сам был готов лезть в кузов.
- Но, как же так? Вы же совсем замёрзните! – воскликнула Левчинская, ёжась от снега.
- Ничего, мне не впервой, - ответил я. – Брезентом накроюсь.
У гостиницы «Алтай» мы вышли.
В гостиничном номере Ляля Борисовна вскрыла консервы и нарезала хлеб.
Я расколол сахар на мелкие куски. Мы сидели, потягивали вкуснейший липовой чай с сахаром вприкуску. Я вошёл во вкус, рассказывая о ребятах, о творчестве. Об одном жалел, что дома остались произведения ребят. Впрочем, кое-что я цитировал по памяти.
Во время разговора Левчинская в упор смотрела на меня мечтательными голубыми глазами, что несомненно свидетельствовало о её интересе и внимании. Уголки маленького рта были чуть приподняты. Временами она делала заметки в блокноте.
Её вопросы были со знанием дела.
Спустя время она вдруг сказала:
- А мы ведь с вами знакомы... Вы меня совсем не помните, Афанасий Петрович?
Я посмотрел на неё с удивлением.
- Ну, очень смутно. Быть может мы виделись...до войны. На писательском заседании?
Она улыбнулась и отрицательно покачала головой.
- Нет, не угадали.
- А, наверное, в Ялте. Я там отдыхал. Вы ещё по набережной с зонтиком проходили.
- Не-а... И не угадаете. Я Оля. Ольга Сильвестрова. Не помните?