Елена Королевич написала мне в Messenger, когда я уже стал забывать её.
«Почему ты перестал бывать у меня, на моих концертах? Саша, милый, я скучаю по тебе». Я объяснял всё загруженностью по работе. Писал без всяких внутренних усилий, совершенно спокойно. В моих строках не было страсти. И Елена почувствовала это. Она не знала моего адреса, но знала нашу репетиционную базу.
Елена появилась там – прекрасная и гордая. Я видел её красоту, но я не ощущал её сердцем, душой...
Мы вполне дружелюбно общались с ней, но между нами росла стена. Я всячески отказывался от свидания, но если бы даже оно было, я бы не смог одарить её любовью.
Наконец её прекрасное лицо озарилось гневом:
- Ты стал холодным, как горный ледник. Не хочу тебя видеть!
Какое-то время мы не общались.
В последующие дни по возвращении я не только посетил представление маэстро Бернара, но и сумел отблагодарить его, уступив некоторые редкие книги из моей коллекции. Бернар Перри собирал книги десятых – двадцатых годов прошлого века. Он с радостью принял «Трёх толстяков» Олеши 1928 года выпуска и «Аэлиту» Толстого 1923 года. Спросил, не имею ли я сборника Блока «О чём поёт ветер» 1913 года, но я пояснил, что был у меня экземпляр, да уже давно продан. И я рассказал о давнем визите человека с собакой.
- Чем больше я думаю об этом случае в моей жизни, тем больше мне кажется, что это был какой-то посланник потусторонних сил...Смотрите, как он изменил мою жизнь. И он меняет ещё жизни других людей... Вот я избавился от этой любви, этого наваждения, за что вас сердечно благодарю.
Бернар ответил:
- Судьбе нужно было, чтобы ты прошёл и это испытание, и следующее. И вернулся к самому себе.
Эти загадочные слова надолго остались в моей памяти. Я размышлял о том, какие ещё испытания готовит мне судьба?
«Крылья лёгкие раскину, страны дольние покину». Глава 4
И эти испытания пришли спустя год.
Началась страшная и суровая война. Бомбы и ракеты безжалостно корёжили нашу землю. Рушились старинные города, гибли тысячи людей и не было спасения.
В центре комплектации меня, как офицера запаса, зачислили в резерв.
Тревоги изматывали настолько, что часто я не имел сил даже спуститься в бомбоубежище.
Как-то, во время очередной воздушной тревоги, я в отчаянии сидел в прихожей, раздался сигнал смс. Пришло сообщение. Это был зов Агнии:
Санечка! Приезжай в дом Эмиля. Ты очень нужен мне. Я жду тебя.
Это маленькое сообщение всколыхнуло мои чувства.
Я знал, что в доме Эмиля давно уже живут другие люди. И, как писал Михаил Булгаков «не бывает так, чтобы всё стало, как было»12. Агния и её любовь – это призрак, который давно рассеялся.
Следующим днём мы играли для бойцов теробороны хорошие, поддерживающие дух песни.
Сильный ветер дул нам в спины, носил и разбивал звуки, но музыка звучала, волновала и благодарный шелест аплодисментов был для нас наградой.
После концерта я помогал укладывать инструменты, как вдруг внезапно ощутил глухую тоску.
Часть ночи, из-за бесконечных обстрелов, я просидел в укрытии. Какая-то девушка спустилась бомбоубежище с пачкой книг. При тусклом свете она листала книгу. Подняла лицо ко мне - у неё дрогнули красивые линии бровей над серо-голубыми глазами.
Она чуть улыбнулась. Черты её лица были некрупны и приятны, русые волосы в свете фонаря казались золотистыми. Её гибкая и тонкая фигура была выражением свободы и покоя, а руки, листавшие книгу, исполнены дивной и изящной жизни.
Следующим днём, превозмогая крупный холодный снег, я шагал к вокзалу. Но электрички не ходили.
Нахмурившись, испытывая горечь, я вышел на привокзальную площадь. Там стояло несколько автомашин.
- Кому в Тополинов? Есть уже два человека, нужен третий, - говорил парень в тёмных очках. Он ловко подбрасывал и ловил ключ с брелоком.
Я объяснил, что мне нужно в Сосновое. В ответ он пожал плечами и сделал широкий жест, показывая стоящие вокруг автомобили.
Я обошёл нескольких водителей, но никто не ехал в Сосновое.
Наконец толстяк из «Бентли» указал на стоявшего у ларька пожилого человека в тёплом плаще.
- Кажется вот тот чел собирается в Сосновое. Поговорите с ним...
Я подошёл к человеку в плаще. Он отхлебнул капучино из стаканчика, и, услышав мой вопрос, обернулся. Вблизи он не казался стариком, наоборот – ещё относительно молодым, полным сил. Льдистые глаза его строго оглядывали меня. Лицо было загрубевшим, красноватым, будто он провёл много времени на ветру и его иссёк снег. На щеке я заметил небольшой шрам.