Жуковский предложил Глинке сюжет «Ивана Сусанина». С юности, с тех пор как появилась на свет дума Рылеева «Иван Сусанин», в памяти Глинки жил рассказ о геройской гибели Сусанина.
Сцена в лесу глубоко врезалась в моем воображении, я находил в ней много оригинального, характерно русского…
В. В. Стасов, размышляя о том, откуда взяла свое начало опера Глинки «Иван Сусанин», вспоминает более ранний период в жизни Глинки — его поездку в Москву осенью 1826 года, когда там Пушкин у Веневитинова, у Вяземского, у Соболевского читал в кругу друзей только что написанную трагедию «Борис Годунов».
Что развивается в трагедии? Какая цель ее? Человек и народ — судьба человеческая, судьба народная.
Кто знает, может быть, эти энтузиастные дни и часы, проведенные в восторгах целой толпы московских интеллигентных людей, и Глинки с ними вместе, перед «Борисом Годуновым», были первою и таинственною причиною зарождения мысли о «Жизни за царя»?! Заметьте даже, как эпохи близки: в драме — конец царя Бориса; в опере начало царя Михаила. Да, может быть, Пушкин был отцом и «Жизни за царя», как был отцом «Мертвых душ» и «Ревизора», хотя собственно Жуковский указал на сюжет…
Были в жизни Глинки и другие дни и часы — его детство, 1812–1813 годы, приход врага в родное Новоспасское, рассказы о подвиге первого учителя Глинки местного священника и о подвигах других его земляков. Острые впечатления тех дней не уходили из памяти…
Мысль написать оперу «Иван Сусанин» несказанно обрадовала и воодушевила Глинку.
В. Ф. Одоевский в письме к В. В. Стасову рассказывает о том, как Глинка привез ему «Связку отдельных нотных листов… То был зародыш «Ивана Сусанина»… Большая часть оперы была написана прежде слов… Первая мысль Глинки была написать не оперу, а нечто вроде картины, как говорил он, или сценической оратории».
Всякое утро сидел я за столом и писал по шесть страниц мелкой партитуры… По вечерам, сидя на софе, в кругу семейства и иногда немногих искренних приятелей, я мало принимал участия во всем меня окружавшем; я весь был погружен в труд, и хотя уже много было написано, оставалось еще многое соображать, и эти соображения требовали немало внимания.
Всю эту сцену, прежде чем я начал писать, я часто с чувством читал вслух и так живо переносился в положение моего героя, что волосы у самого меня становились дыбом и мороз подирал по коже…
Глинка разработал подробный план оперы, определил действующих лиц и сочинял музыку, не дожидаясь текстов.
…Как бы по волшебному действию вдруг создался и план целой оперы, и мысль противупоставить Русской музыке — польскую; наконец многие темы и даже подробные разработки, все это разом вспыхнуло в голове…
Жуковский, Одоевский, Пушкин принимали живое участие в создании сценария оперы.
У меня будут нынче ввечеру, часов в десять, Глинка, Одоевский и Розен, для некоторого совещания. Ты тут необходим. Приходи, прошу тебя. Приходи непременно.
Жуковский написал текст для последней сцены. Глинка добавил свои строчки.
Найти либреттиста оказалось не так просто.
Глинка был человек непреклонный в своих убеждениях, и я сам это испытал, когда начал писать для него либретто!.. Музыка у него была написана прежде слов…
В конце концов взялся за сочинение либретто Розен.
Ему предстояло немало труда: большая часть не только тем, но и разработки пьес были сделаны, и ему надлежало подделывать слова под музыку, требовавшую иногда самых странных размеров: барон Розен был на это молодец; закажешь, бывало, столько-то стихов такого-то размера, двух-трехсложного и даже небывалого, ему все равно — придешь через день, уж и готово. Жуковский и другие в насмешку говорили, что у Розена по карманам были разложены вперед уже заготовленные стихи.
Одоевский рассказывает, что он «брал мелодию Глинки, одноголосную, и, соображаясь с его намерениями, выставлял ударения на нотах, стараясь дать метру какой-нибудь возможный образ. По этим метрам и по данной мысли, выраженной музыкой, Розен написал большую часть стихов».
Глинка в первоначальном плане назвал «Ивана Сусанина» «отечественной героико-трагической оперой».
Начал оперу он мужским хором, прославляющим подвиг Сусанина.
Для заключительного хора в последней сцене, написанной Жуковским, Глинка добавил несколько своих строк: