— И все-таки объясните мне сейчас… как ребенку… Чтобы без домыслов и догадок, а знать от вас — почему вы отказываетесь от контакта?
— От контакта? С кем? — подчеркнул бородатый, будто давно ждал этого вопроса.
— С людьми, с нами…
— А с кем, по-вашему, мы разговариваем сейчас?.. Наверное, речь все-таки идет о другом? — он вопросительно смотрел на учительницу.
Учительница покраснела, как школьница, не решаясь ответить.
— Ну так, чтобы про вас говорили по радио… или писали в газетах! — подсказал малыш. Как же они этого не понимают?
— Вот именно! Речь идет не просто о встрече с людьми… С ними такая встреча уже есть — сейчас, здесь. Контакты же устанавливаются не с отдельными личностями и даже не со странами и правительствами. Контакты устанавливаются с человечествами. А вы пока еще не стали человечеством в истинном смысле слова.
— Но это ведь только мы! — прижала она руку к груди и с горечью повторила: — Мы! Только здесь — на шестой части Земли… Вам ли не знать, что есть остальной мир, живущий совсем иначе?
— Вот вы-то его и задерживаете, — сказал бородатый. — Вы его тормозите… Лишь когда вы перестанете быть этой самой одной шестой частью, берущейся всегда отдельно от целого мира, тогда, быть может… А пока что вы еще не стали… человечеством на все сто процентов. Контакт только повредит…
— Это значит, — впервые заговорил второй, — что не каждый из заявленных вами самими ста процентов стал настоящей личностью. Не каждый располагает условиями и свободой, чтобы сделаться такой личностью, способной представлять человечество через самого себя.
Эх, не о том они говорили!.. Малыш посмотрел на учительницу. Ну почему же она не объяснит, не скажет, что их разговор с ним… или даже с нею, хоть она и учительница, совсем ничего не значит! Ни мама, ни бабушка не поверят! И совсем другое дело, если пришельцев покажут по телевизору!
— Так вы по-прежнему желаете повторить свой вопрос?
Учительница не ответила бородатому, только горько про себя усмехнулась, точно этим все было сказано.
— Не желаете, — кивнул бородатый. — Ведь надо… — продолжал он медленно, выделяя ударением каждое слово, — чтобы каждый, каждый из вас для себя на этот вопрос ответил — признал и задумался над этой правдой. И пока человек не почувствует, что надо задуматься — обо всем этом и еще об очень многом, что огромным вопросом стоит сейчас перед человечеством, — он не слишком будет отличаться от гусеницы или муравья. Вы пользуетесь техникой, добывая пищу и блага, и несмотря на это, существование большинства не выплескивается за пределы муравьиного русла. Пусть даже и гусеница страдает, имеет душу… Но ведь и тогда вы не поставите себя на одну с ней доску, ибо человеку дано больше, чем гусенице и муравью! И воистину, его муравейник — это вся планета! От него зависит теперь судьба всех других, существующих на ней маленьких муравейников!
— Нет, над этим как раз задумываются, — не хотела соглашаться учительница. — Даже здесь…
— Единицы! И те, кто задумываются, понимают, что человечество только стоит на распутье — дошло до критической точки своего развития и еще не сделало выбор: измениться или исчезнуть. Исчезнуть, если не совершить перемен… Пока на одной шестой планеты… дело обстоит вот так, миру грозит опасность навсегда вернуться назад… и оттуда себя вечно догонять!.. Но тогда лишь произойдут перемены, когда сами люди, все мужчины и женщины, живущие на Земле, отвлекутся от суеты, от неглавного в своей жизни, состоящего из мелочей, и взглянут на себя со стороны как на человечество, которому угрожает гибель. А когда еще это может произойти?..
Нет, малыш не хотел, чтобы бородатый закончил вот так, ни на чем, на полуслове, лишь грустно покачав головой…
— Это когда много-много революций победит во всех странах?! — пришел он ему на помощь и посмотрел на учительницу.
Бородатый тоже внимательно взглянул на нее:
— Есть только две революции, которые должны совершиться — первая в человеке, вторая в человечестве. Одни социальные перемены не в силах помочь, нельзя надеяться на революции… Судьба человечества — вот что поставлено сейчас на карту. Человечества как вида… живого, совершенствующегося или вырождающегося. Измениться должен сам человек, его сущность, его душа, и развиться в нем должны лучшие человеческие качества и способности, пусть неведомые вам сегодня, но слагающиеся в единое и всеобъемлющее понятие — духовность. Вот тогда он сумеет вылечить свою слишком однобокую цивилизацию, ориентированную пока совсем на другое, на то, что вы так косноязычно называете материальными ценностями… Спасти культуру, которая вот-вот собьется с пути…
— Вы сгущаете краски, — улыбнулась учительница, и малыш вслед за нею взглянул на лес, на траву — зеленую, словно вернулось лето.
— Краски сгущать ни к чему. Даже здесь, вокруг нас, человеком нарушено биологическое равновесие. Возьмите дерево: уничтожили птиц — размножились гусеницы… И это лишь следствие глобальной болезни, которую возбудил человек в природе, став лидером земной эволюции. Он регулирует эволюцию жизни, истребляя целые виды, но сам рискует привести к гибели свой собственный вид — не выживет в том страшном вакууме, в котором окажется, когда исчезнет природа.
— Если не поймет главного, — добавил второй.
— Главного? — переспросила учительница. Но человек в ватнике вновь замолчал.
— Именно, — подтвердил бородатый. — Того, что, став силой, направляющей эволюцию, человек, увы, не поднялся еще по своим качествам до этой роли…
— Не имеет права решать?
— Не умеет, а потому не имеет права; не стал еще тем, кто всегда решит хорошо.
И как-то горько, совсем по-новому усмехнулась учительница. Малыш догадался, что вспомнилась ей давняя уже история… Спор с председателем. Обработали все-таки поле дустом, жук на картошке сдох, урожай был… но птицы! Черемуха!.. Мог ли тогда председатель решить иначе? Разве что-нибудь зависело от него?
— Все и всегда зависит от человека.
«Ах, если бы…» — вздохнула про себя учительница.
«Главное — от какого, — не соглашался малыш. — От какого человека зависит!» Разве она забыла, что этим летом зерно не созрело вовремя, но везде, чтоб как положено рапортовать о сроках, косили жито зеленым… И только в соседнем колхозе… Дед же ей сам рассказывал — выставил председатель для всех комиссий работающий комбайн, у самой дороги… Неделю стоял, не глуша мотора, на начатой полосе…
«И в том колхозе скосили только одну полоску неспелой ржи…» — учительница уже не чувствовала себя школьницей и смотрела на двух взрослых людей с сочувствием, как на первых учеников, изучивших весь список литературы, но не знающих по данной теме дальше выученного урока… Потому что нет в списке самого главного… Она слушала теперь бородатого и, кивая, терпеливо соглашалась: да, срочно нужна переоценка ценностей… И судьба всего человечества в самом деле зависит от качеств составляющих его существ, это так… И смогут ли измениться к лучшему эти средние качества миллиардов людей — разумеется, это очень важно… И сможет ли каждый из них стать лучше — это, действительно, большой вопрос. И надо, надо, чтобы они этого захотели, иначе человечество просто не доживет до того момента, когда с ним положено устанавливать контакты… Все, безусловно, так. И констатировать легко. Особенно со стороны… Только ведь, того главного, скрытой внутри смертоносной опухоли, со стороны не видно…
Бородатый увидел, как улыбается учительница, и замолчал. И снова висело над ними что-то незримое и давящее — так гнетет людей не зависящее от них несчастье, и тогда бывает им всего тяжелей.
Малыш многого не понимал, но почувствовал вдруг, как изменилось настроение учительницы. Она не смотрела теперь на траву, не смотрела на лес, который по-прежнему молчал неподалеку. Хоть вечер был тих и потеплело, она склонялась к огню, точно ей было холодно.
Бородатый тоже глядел на нее, задумавшись, а потом улыбнулся чему-то вдруг и, подняв столб оранжевых искр, помешал в углях своей костровой палкой.
Головешки вспыхнули, жаром полыхнуло и загудело пламя. Учительница не отпрянула от огня и тоже чему-то про себя улыбнулась, совсем как раньше. Глаза ее не отрывались от костра, и огненные языки плясали в складках плаща, и лицо у нее было такое же, как тогда, вначале, словно ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь прилетел.