108. В могиле
М. Н. С<урико>вой
Я в тесной могиле лежу одиноко,
Объятый мучительно-тягостным сном,
Засыпан землею, без слов и движенья,
Бессильные руки сложивши крестом.
И давит меня сон тяжелый, глубокий,
И насыпь могильная грудь мне гнетет,
И слышится смутно мне чье-то рыданье,
И кто-то меня из могилы зовет.
И чья-то слеза, прорывая могилу,
Мне грудь прожигает сильнее огня.
О, знаю я, кто эти слезы роняет,
Кто кличет из темной могилы меня.
Голубка моя, это ты там рыдаешь!
Горячие слезы роняешь по мне:
Одна только ты мои песни любила,
Как ни были грустны и скорбны оне.
Одной я тебе только в жизни был дорог,
Одна только ты озаряла мой путь;
Когда же я падал на трудной дороге,
Ты верой своей согревала мне грудь.
Теперь ты желаешь поднять меня снова
Для песен былых, — но заглох их родник
Лежу я придавлен холодной землею,
Мой ум без движенья, и нем мой язык.
Не кличь, не зови ты меня из могилы,
Не трать понапрасну слез горьких своих:
Не верю я в счастье, растратил я силы —
И мне не воскреснуть для песен былых.
109—110. Наши песни
1. «Мы родились для страданий...»
Мы родились для страданий,
Но душой в борьбе не пали;
В темной чаще испытаний
Наши песни мы слагали.
Сила духа, сила воли
В этой чаще нас спасала;
Но зато душевной боли
Испытали мы немало.
На простор из этой чащи
Мы упорно выбивались;
Чем трудней был путь, тем чаще
Наши песни раздавались.
Всюду песен этих звуки
Эхо громко откликало,
И с тоскою нашей муке
Человечество внимало.
Наши песни — не забава,
Пели мы не от безделья,
В них святая наша слава,
Наше горе и веселье.
В этих песнях миллионы
Мук душевных мы считаем;
Наши песни, наши стоны
Мы счастливым завещаем.
2. «Много спели горьких песен...»
Много спели горьких песен
В этой жизни мы тяжелой;
Легкий смех нам неизвестен,
Песни нет у нас веселой.
Большинство людей суровых
От певцов печали старой
Просят дум и песен новых
Иль сатиры злой и ярой.
Наше пенье им не любо, —
Светлой радости в нем мало.
Что за диво!— Очень грубо
Горе в лапах нас сжимало.
Из когтей его могучих
Вышли мы порядком смяты
И запасом слез горючих,
Дум мучительных богаты.
Для изнеженного слуха
Наше пенье не годится;
Наши песни режут ухо, —
Горечь сердца в них таится!
111. Во тьме
Охвачен я житейской тьмой,
И нет пути из тьмы...
Такая жизнь, о боже мой!
Ужаснее тюрьмы.
В тюрьму хоть солнца луч порой
В оконце проскользнет
И вольный ветер с мостовой
Шум жизни донесет.
Там хоть цепей услышишь звук
И стон в глухих стенах, —
И этот стон напомнит вдруг
О лучших в жизни днях.
Там хоть надежды велики,
Чего-то сердце ждет
И заключенный в час тоски
Хоть песню запоет.
И эта песня не замрет
С тюремной тишиной —
Другой страдалец пропоет
Ту песню за стеной.
А здесь?.. Не та здесь тишина!.,
Здесь всё, как гроб, молчит;
Здесь в холод прячется весна
И песня не звучит;
Здесь нет цепей, но здесь зато
Есть море тяжких бед:
Не верит сердце ни во что,
В душе надежды нет.
Здесь всё темно, темно до дна, —
Прозренья ум не ждет;
Запой здесь песню — и она
Без отзыва замрет.
Здесь над понурой головой,
Над волосом седым —
И чары ласк и звук живой
Проносятся, как дым.
И всё, и всё несется прочь,
Как будто от чумы...
И что же в силах превозмочь
Давленье этой тьмы?
Исхода нет передо мной..
Но, сердце! лучше верь:
Быть может, смерть из тьмы глухой
Отворит к свету дверь.
112. «Всюду блеск, куда ни взглянем...»
Всюду блеск, куда ни взглянем,
На земле и в небе чистом.
В лес пошел я утром ранним —
Хорошо в лесу тенистом!
По траве густой, зеленой,
Меж кустов, цветущих пышно,
Молчаливый и влюбленный,
Пробираюсь я неслышно...