— Да, конечно, — смущенно кивнул Григорий.
15. НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Через три дня, посоветовавшись с Быстрянским, Григорий решился пойти по адресу, который дал ему в Москве Букин, — на Обводной канал, в домик с тюлевыми занавесками. Особенного риска в этом не предвиделось: Григория в Питере мало кто знал, а посещение любого дома можно объяснить желанием студента снять комнату.
Отправился он вечером, постоял на набережной, издали наблюдая за домом. В стороне Гавани катилось по крышам темно-вишневое солнце, золотя макушки церквей и черную, словно вороненую воду канала.
Слежки за домом как будто не велось. У калитки палисадника, лузгая подсолнечные семечки, разговаривали три женщины. Григорий подождал, пока они разошлись. Одна из них вошла в калитку нужного ему дома, и вскоре в крайнем окне затеплился свет.
Григорий прошел мимо, вернулся, подергал калитку, она оказалась не заперта. В глубине двора залился лаем пес, зазвенела цепь. И почти тотчас скрипнула на крылечке дверь. Испуганный женский голос спросил:
— Кто? Куш, Полкашка! Кто там?
Григорий пошел к дому, пытаясь разглядеть в наступающих сумерках лицо женщины.
— Мне бы Василия Ефимыча повидать.
Женщина на крыльце молчала, и ее молчание показалось Григорию тревожным. Повременив, он добавил:
— Я от Михаила Ильича.
Шаркая шлепанцами, женщина спустилась с крыльца, подошла вплотную. Ее лицо, казавшееся серым в вечерних сумерках, оживлялось тревожной радостью, горевшей в глубине запавших глаз. Молча она всматривалась в лицо Григория, словно отыскивая знакомые черты.
— Нет, не знаю я вас, — грустно покачала она головой. — Но ежели от Михаила Ильича, проходите. Я-то думала — может, от мужа весточка.
В крохотной кухне с занавешенным окном при свете трехлинейной лампешки Григорий выслушал грустный рассказ. Василия Ефимыча, мужа хозяйки, мастера Путиловского завода, арестовали год назад, и он все еще сидел в Доме предварительного заключения на Шпалерной.
— Каждое воскресенье передачку таскаю. И ума не приложу, как жить стану, ежели засудят его да ушлют куда. Домишко и обстановку больно жалко продавать — всю жизнь наживали. А теперь продаю кое-что, отрываю от сердца, заработать нынче копейку ух трудно, особливо с никудышным моим здоровьем. А иначе нельзя, нельзя без передачки оставить Васю; не чужие, четверть века прожили под одной крышей… И сколько раз я его упреждала: доведут твои дела до беды. По-моему и вышло. Ну, да не в том дело, — он всегда справедливость любил, сам из рабочих выбился.
Когда Григорий уходил, жена Василия Ефимыча дала ему адрес одного из друзей мужа, сапожника Степана Кобухова, оставшегося на воле. Три года назад Кобухов работал штамповщиком на том же Путиловском, но свалившейся с тележки чугунной чушкой ему раздробило ногу, и его выставили за ворота. Вспомнив отцовское и дедовское ремесло, Кобухов и взялся за сапожный молоток. Жил он где-то на Выборгской стороне. Поездку к нему Григорий решил отложить до следующего дня.
Но поехать к Кобухову на этот раз ему не пришлось. Когда, вернувшись в университетское общежитие, Григорий зашел в комнатку Быстрянского, описал свой визит на Обводной канал и назвал имя Кобухова, Быстрянский принялся нервно ходить по комнате. Обескураженный Григорий с недоумением следил за ним, не понимая, что могло его взволновать.
— Я опять что-то не так сделал, Владимир? — виновато спросил Григорий.
— Не вы! — раздраженно махнул рукой Быстрянский, присаживаясь к столу и придвигая к себе портсигар с тисненым на крышке медным всадником. Закурил, пустил к потолку тугую струю дыма и посмотрел на Григория без обычной иронии, трезвым, оценивающим взглядом. — Вы верите мне, Григорий?
— Конечно.
— Тогда слушайте, что скажу. Но обещайте пока ни о чем не спрашивать. Потом я объясню.
Час был поздний, общежитие засыпало, из коридора не доносилось ни шума голосов, ни топота шагов. И все же Быстрянский подошел к двери и, приоткрыв ее, выглянул. Потом вернулся к столу. Григорий следил за ним с возрастающим недоумением.
— Так вот, Григорий, к этому сапожнику вам ходить не следует. И фамилию его вы никому не должны называть. Не нужно. Вы мне верите? — повторил он.
— Конечно, верю.
— Вот и хорошо. Выполните мою просьбу. Когда будет можно, я вам все объясню. Договорились?