Кит сидел рядом со мной, пока я делал запись в блокноте. Увидев, как я убрал его в карман, он посмотрел на меня, улыбнулся и поднялся на ноги.
Все это время я слушал песни холодной воды, которая по узкой проруби протекала прямо у наших ног. Я видел, как вода поднимала песок со дна. Я посмотрел на лед в нескольких сантиметрах от поверхности воды и подумал, что он похож на все то, что мы так старательно прячем в себе. Слова, которые мы не сказали, поступки, которые не совершили, вмерзают в нас, переливаясь под светом одинокой луны в ожидании потепления. И однажды придет солнце нового человека, и все растает, снова станет водой. А пока подо льдом бурлят чувства, преломляя лучи жизни, но для того, чтобы увидеть их, человеку нужно подойти к самому краю. Как мало тех, кто решается подойти к краю твоих чувств и принять тебя таким, какой ты есть! Поэтому ты один. Ты всегда один со своей рекой. Чувства остывают, покрываются льдом и согреваются лишь в присутствии других. Тогда тебе кажется, что все начинается снова. И виной твоим переменам – другие люди, чьи имена произносишь с неприязнью не из-за того, что они ушли или сделали больно, а из-за того, что они были, и теперь ты вынужден говорить о них в прошедшем времени. Вся наша жизнь – это другие люди в прошедшем времени.
– О чем ты так громко думаешь, друг? – спросил Кит.
– Я представил, что этот ключ олицетворяет чувства.
– Особенно зимой.
– Особенно зимой, – повторил я. – Этот лед по краям, это бурление воды внизу, различимое только тогда, когда подходишь к самому краю. Мне кажется, вода – это отражение того, что творится в человеке.
– Интересно.
– А все перемены связаны с другими людьми.
– Люди приходят, и воды успокаиваются. Люди уходят, и начинается шторм. Так?
– Да, наверное, – неуверенно ответил я.
– Интересно, – повторил Кит.
– Можно ли научиться управлять этим процессом?
– Можно, – он усмехнулся, – только не сразу. Наверняка старикам это под силу. А пока ты молод – люби, страдай и будь счастлив, друг, иначе зачем ты здесь? И тогда ты с восхищением будешь вспоминать свои дни. Хотя, наверное, старики не умеют управлять своими чувствами, у них на это нет времени, потому что они постоянно вспоминают прошлое. Вот и все.
– Вот она, великая мудрость, – подхватил я. – Совершай ошибки, всю жизнь учись жить, а потом на склоне дней своих найди уголок и вспоминай, вспоминай, вспоминай.
– Да! – смеясь, ответил Кит. – Давай допьем сбитень и пойдем домой, а то я уже начал замерзать от твоей мудрости. Если что, договорим по пути.
Я достал из рюкзака термос и слил остатки сбитня, которого едва хватило на четверть крышки.
– Давай выпьем за то, что… – начал Кит.
– Давай просто выпьем.
И мы выпили.
– Есть моменты, о которых необязательно говорить вслух, – продолжил я, возвращая крышку на место, – я этому научился прошлым летом и понял, что это прекрасно.
– Я хотел выпить за твой приезд, – грустно вздохнул Кит.
– О, извини.
Мне стало немного тоскливо. Его слова когтями скребли мою разогретую сбитнем душу. Я хотел высказать интересную мысль, которая бы непременно понравилась моему другу, но сделал это бестактно и все испортил. Грустно, грустно, грустно.
В этот раз, когда мы обогнули холм и спустились к реке, мне показалось, что дорога домой займет не более получаса, но тут же осекся: «До дома от этой петляющей реки событий идти всего пару минут». И все это время я шагал, ответственно поддерживая разговор, и параллельно подмечал про себя детали. Где-то ветер ерошил ветки сухих полевых трав, словно выгоревшие на солнце волосы, и отполировал до блеска снежные просторы, слюдой переливавшиеся на солнце.
Через некоторое время Кит остановился и через плечо бросил фразу, которая заставила меня вспомнить, как коварен мой друг:
– Ты знаешь, насчет того, что я хотел сказать…
– Я же извинился.
– Да, мне приятна твоя учтивость, но я не об этом хотел поговорить.