И вот теперь его взяли. Собственно, нетрудно было это и предвидеть.
В квартире было совсем тихо. Надя не выходила из спальни и, по-видимому, еще не проснулась.
У Глеба начались эти странности, впрочем, еще давно - ему было семнадцать, он едва закончил школу, когда вдруг появился у него жадный интерес ко всему религиозному. Он подружился тогда с дьяконом из Троицкой церкви, целыми днями где-то пропадал с ним; подражая ему, перестал бриться, зарос какими-то рыжими клочками; все приятели их смеялись над ним.
До этого ничего такого Паша не замечал в нем. В школе учились они на виду друг у друга, вместе читали атеистические учебники, вместе участвовали в антипоповских утренниках и тому подобном. Никогда до этого не было ничего странного ни в поведении, ни в мыслях его.
Наталья Васильевна, правда, всегда была верующей, но им обоим ничего внушать не пыталась - понимала, должно быть, что времена изменились, и не хотела осложнять им жизнь.
Так что перемена эта в Глебе для него была неожиданной, и на какое-то время она как будто даже отдалила их друг от друга. Паша тогда уже учился в Ростове, у него появилось там много новых друзей, он встретил Надю.
Но, конечно, он всегда был рад видеть Глеба, когда бывал тот в Ростове. И даже пришлось им еще пожить вместе, когда приехал Глеб поступать в ветеринарный техникум. А вскоре после этого умер дядя Гена, и общее горе растопило пленочку льда между ними, если таковая была.
Кофе остывал. Солнечный квадрат на стене исчез. Субботний день проваливался в пропасть ко всем чертям. Паша закрыл глаза.
Неизвестно, сколько просидел он так. Сначала был слышен ему только шепоток листвы из приоткрытого окна, потом появились еще какие-то звуки, потом он услышал, как открылась дверь в спальню.
- Ты что это спишь? - спросила его Надя, подходя к столу. - Доброе утро.
Он открыл глаза, с тоской взглянул на нее и пододвинул письмо.
- Что это? - спросила она. - От Натальи Васильевны? - и стала читать.
Прочитав, помрачнела, опустилась в кресло напротив и сказала:
- Этого следовало ожидать.
Паша и сам отлично понимал теперь, что этого следовало ожидать, но произнесенные женой, слова эти раздражили его.
- Почему? - спросил он. - Он что, по-твоему, убийца, враг, диверсант?
- Ты знаешь, что я имею в виду, - пожала она плечами. Эти его религиозные штучки до добра довести не могли.
- Да какие штучки? - вскочил он из кресла в досаде. Какие штучки? Он же отлично все понимал... понимает на этот счет. И я ему сто раз говорил - относись к этому, как к личной жизни - рассуждать об этом ни с кем не нужно. И сам он мне говорил всегда... соглашался. Ведь не могли же его за чтение Библии посадить.
- Вот именно - не могли. Значит, было что-то. С кем-нибудь болтать начал, что-нибудь такое заявил прилюдно. Да, господи, одно это письмо его чего стоило. Ты уверен, что ты единственный читал его?
- Что за глупости, - поморщился Паша, глядя в окно, но в ту же секунду почувствовал с неприятностью, что по спине его от этой мысли стайкою взбежали мурашки. - Кто он такой, по-твоему, чтобы вскрывать его письма? Военный конструктор? Дипломат? Совхозный ветеринар. Да кому он нужен?
- Кому надо, тому, может быть, и нужен.
- Надо что-то делать, - сказал он скорее сам себе, чем Наде.
- Я надеюсь, ты не собираешься никуда ехать.
- Разберусь, - ответил он раздраженно. - Я отлично знаю, что тебе на Глеба наплевать.
- Мне ни на кого не наплевать, - ответила Надя. - Но и ты отлично знаешь, что ехать тебе туда бесполезно. Если здесь ты районный прокурор, там это никакого значения иметь не будет. В Ростове ты будешь частное лицо - не больше. Ничего добиться от них ты не сможешь. А ехать туда только для того, чтобы утешать Наталью Васильевну, по-моему, неразумно. Кстати, ты не забыл, что через неделю Всесоюзное совещание прокуроров?
Паша не ответил ей, вернулся к своему креслу, сел в него, развернул газету и отгородился ей от жены. Надя положила письмо обратно на столик, встала и ушла умываться.
"Жить стало хорошо! - прочитал он заголовок небольшой заметки. - Собрание охотников Северо-Енисейской тайги.
Красноярск, 13 мая (корр. "Правды") Эвенкийский народ, кочующий по Северо-Енисейской тайге, ежегодно после зимней охоты собирается в определенных местах для обсуждения общих вопросов. Эти редкие собрания таежного населения называются сугланами. Недавно в культбазе Вельмо состоялся очередной 7-й районный суглан, посвященный выборам в Верховный Совет РСФСР. На суглане выступили многие эвенки.
Из речи охотника-эвенка А.С.Кочнева:
- Товарищи! Эвенкийский народ, идя к выборам в Верховный Совет РСФСР, несет в своем сердце глубочайшую любовь и благодарность советской власти и великой коммунистической партии.
До Октября 1917..."
Смысл заметки не вполне доходил до Паши. Читал он, только чтобы занять чем-нибудь глаза и голову.
"Да здравствует новая жизнь Эвенкийского народа!- добрел он, наконец, до конца. - Да здравствует Сталин!"
Он сложил и бросил газету на стол. Заведя ладони за голову, вытянул ноги.
Слышно было, как на кухне Надя доставала из шкафа посуду.
Паша почувствовал вдруг, что этот его новый дом - эта квартира - ему неприятна. Неприятен прохладный полумрак в комнатах, неприятен особенный запах - то ли от старой мебели, то ли от отсыревших стен - вечно живущий тут. Неприятна даже эта возня жены на кухне, неприятна неизменная способность ее в любой ситуации все разложить по полочкам, рассудить обо всем, как дважды два, и во всем оказаться правой.
Что касается поездки в Ростов, то, разумеется, она была права. Если что-то и способен он предпринять, так только здесь, в Зольске, на рабочем месте своем. Нужно попытаться разузнать то, что можно. Придумать подходящий повод и послать запрос в Ростов. Но только заранее все нужно хорошо продумать, каждую мелочь предусмотреть. И ни в коем случае не трогать знакомых там, в Ростове, в прокуратуре. Все эти знакомые первыми и продадут - из одной только зависти, что он от них вверх пошел. Только строго официально. И все продумать - очень-очень осторожно.
Он встал из кресла, подошел к книжным полкам и достал оттуда потрепанный фотографический альбом. Из альбома вынул студийную карточку с узорчато обрезанными краями. Они сфотографировались с Глебом в Ростове, года три тому назад, в случайной студии, мимо которой проходили, гуляя.
С карточкой в руке он снова подошел к окну, вгляделся. Фотограф изобрел для снимка замысловатую композицию. Они сидели напротив друг друга на стульях задом наперед, облокотившись руками о спинки. Оба довольно улыбались друг другу. Такая же фотография, он знал, хранилась и у Глеба.
Да, теперь, выходит, он числится в родственниках арестованного Глеба Резниченко. И в анкете арестованного в семнадцатой графе в состав семьи Глеб, наверное, записал его и Наталью Васильевну. А, может, и не записал его. Ведь все же друг другу они не родные, а названные братья.
Постояв у окна, Паша поморщился этим мыслям своим, взял со стола кружку и залпом допил остатки остывшего кофе.
Глава 5. ВЕРА АНДРЕЕВНА
В городской публичной библиотеке No 1 Вера Андреевна работала со дня ее основания. Три года тому назад, когда она заканчивала Московский библиотечный институт, туда поступила заявка из зольского отдела культуры. Организуемому в районном центре просветительскому заведению требовался библиотекарь. По заявке этой Вера Андреевна поехала в Зольск.
В сущности, ей было все равно, куда ехать. Вера Андреевна была красивая девушка и круглая сирота. Родители ее и все родные сгинули без следа в невиданном водовороте судеб третьей русской революции. Заполняя анкеты, Вера Андреевна не могла ответить даже, каких они придерживались политических взглядов, и в борьбе за правое ли дело сгинули.
Маленькая Вера сидела в огромных лопухах на обочине проселочной дороги где-то под Ярославлем и плакать больше не хотела, потому что плакала уже сутки подряд. Раздув на горе буржуям мировой пожар, сознательный пролетариат ночами мечтал о скором сытом счастье всех имеющихся в мире детей. Он точно знал, что не пожалеет миллионов жизней - ни своих, ни чужих, за это счастье. А о трехлетней девочке, сидевшей на обочине дороги, пившей воду из лужи, он не знал, и ничем поэтому не мог ей помочь.